V. - Пинчон Томас

— Я не знаю, где находится эта ваша Средиземка, но почему тогда ты не там? — спросила Рэйчел. Она прекрасно понимала, что имеется в виду Средиземное море, но Свин ее раздражал.

— Я — в самоволке, — сказал Свин и закрыл глаза. Вернулся Фу с пивом. Боже мой! — воскликнул Свин. — Я чую запах «Балантайна»!

— У Свина необычайно чуткий нюх, — сказал Фу, вставляя открытую кварту «Балантайна» Свину в кулак, и тот сразу стал похож на барсука с проблемами в области слизистой. — Я не припомню, чтобы он хоть раз ошибся.

— Где вы встретились? — спросила Рэйчел, усаживаясь на пол. Свин с закрытыми глазами поглощал пиво. Вытекая из уголков рта, оно сбегало по его щекам, ненадолго собиралось в лужицы у заросших ушных пещер, а потом впитывалось в диван.

— Если бы ты заглянула в «Ложку», то узнала бы, — ответил Фу. Он имел в виду "Ржавую ложку" — бар на западном краю Гринвич-виллидж, где, по легенде, один известный и колоритный поэт двадцатых годов упился до смерти. С тех пор этот бар стал очень популярен среди компаний типа Команды. — Свин имел там огромный успех.

— Конечно "Ржавая ложка" должна быть от него без ума, — язвительно заметила Рэйчел, — учитывая его нюх, способность определять сорт пива и прочие штучки.

Свин вынул изо рта бутылку, которая до тех пор торчала там и каким-то чудом не падала. Он сделал глотательное движение. — А-х-х!

Рэйчел улыбнулась.

— Может, твой друг хочет послушать музыку? — спросила она и, потянувшись, включила на полную громкость приемник, настроив его на волну кантри. Из приемника полились звуки душераздирающей скрипки, гитары, банджо и вокала. Солист пел:

Я вчера устроил ралли — за мной гнался Дорожный патруль.

Но их крутой «Понтиак» я сделать не смог.

Я врезался в столб и упал лицом на руль,

И теперь моя бэби сидит и рыдает в платок.

Я — в раю, дорогая. Слышишь, бэби, не плачь.

Нет никаких причин грустить обо мне.

Сядь на папин старый «Форд» и сделай так, как я.

И мы будем вместе на небесах, дорогая моя.

Правая нога Свина задергалась почти в такт музыке. Вскоре и его живот с качающейся внутри квартой пива начал подыматься и опускаться в том же ритме. Фу озадаченно наблюдал за Рэйчел.

— Ничего я так не люблю, — сказал Свин и сделал паузу, — как хорошую музыку — чтобы дерьмо вышибала. — Рэйчел в этом и не сомневалась.

— Ох! — воскликнула она, не желая, с одной стороны, углубляться в этот предмет, а с другой — оставлять его, в силу своего любопытства. — Я полагаю, вы с Папашей Ходом в увольнениях провели немало веселых минут за вышибанием дерьма.

— Мы вышибли нескольких морпехов! — прорычал Свин, перекрывая музыку, а это — одно и то же. Так куда, говоришь, пошла Полли?

— Ничего я не говорила. Ты, надеюсь, имеешь к ней чисто платонический интерес?

— Чего? — переспросил Свин.

— В смысле, не трахаться, — пояснил Фу.

— Это я позволяю себе только с офицерами, — ответил Свин. — У меня есть представление о чести. Я хочу повидать ее, потому что перед выходом в море меня попросил об этом Папаша, если я окажусь в Нью-Йорке.

— Так вот! Я понятия не имею — где она! — закричала Рэйчел. — Мне самой хотелось бы узнать, — добавила она спокойнее. Потом они слушали песню о солдате, который в Корее сражался под красно-бело-синим флагом, и однажды его любимая, Белинда Суини (для рифмы с "синий"), сбежала с бездомным торговцем винтами. И покинутый солдат вскоре об этом узнал. Внезапно Свин наклонил голову к Рэйчел, открыл глаза и изрек:

— А что ты думаешь по поводу тезиса Сартра о том, что каждый из нас воплощается в некотором идентитете?

Она не удивилась: в конце концов, он ведь тусуется в «Ложке». В течение следующего часа их речь состояла из имен собственных. Кантри-станция продолжала работать на полную катушку. Рэйчел открыла очередную кварту пива, и мир стал более компанейским. Фу даже так повеселел, что рассказал один из бесчисленных китайских анекдотов:

"Бродячий менестрель Линь, втершись в доверие к одному богатому и влиятельному мандарину, сбежал однажды ночью, прихватив с собой тысячу золотых юаней и бесценного жадеитового льва, и эта кража настолько выбила бывшего работодателя из колеи, что он в одночасье поседел и до конца дней только и делал, что сидел у себя на пыльном полу, вяло перебирал струны циня и напевал: "Ну не странный ли был менестрель"?