Братство камня - Гранже Жан-Кристоф

— Вы так молоды…

Лицо его сморщилось в неловкой улыбке. Каждая морщинка подчеркивала смущенное выражение.

— Ладно, скажу то, что имел в виду: так красивы. — Ланглуа покрутил пальцами в воздухе. — Подобные признания мне всегда тяжело давались. Скажите мне, Диана: зачем вам вся эта затея с усыновлением? Почему вы не попытались… ну, сами знаете: найти мужа, завести семью — словом, пойти классическим путем?

Она не стала отвечать. Ланглуа сложил руки молитвенным жестом, как в первую их встречу тогда, в больнице.

— По словам вашей матери, у вас… трудности с общением.

Сыщик выдержал вопросительную паузу, Диана не ответила, и он продолжил:

— Она сказала, что вы даже обручены никогда не были.

— Это сеанс психоанализа или как?

— Ваша мать…

— Плевать я хотела на мою мать.

Лейтенант прислонился к стене, поставил ногу на корзинку для бумаг и улыбнулся:

— Это я как раз понял… А какие у вас отношения с отцом?

— Чего вы добиваетесь?

Ланглуа снова сменил позу и сел ровно:

— Вы правы. Это не мое дело.

— Я не знала отца. В семидесятых моя мать жила в коммуне. Она выбрала какого-то парня, чтобы тот ее… оплодотворил. Так они договорились. Отец никогда не пытался со мной увидеться, я даже имени его не знаю. Мама хотела воспитать ребенка одна. Не попасть в брачный капкан, не стать жертвой мужского шовинизма… Такие идеи были в те времена в большой моде, а моя мать была убежденной феминисткой.

Она добавила:

— Дети часто следуют по стопам родителей. Я — истинная дочь двух хиппи.

Сыщик улыбнулся, и уголки его губ насмешливо дрогнули. У Дианы от сознания, что она ступила в запретную зону, защемило сердце. Она сама замуровала себя в ледяную глыбу одиночества, ей с этим и жить. Сыщик почувствовал печаль собеседницы и протянул руку, но Диана уклонилась.

Он замер, выдержал секундную паузу и спросил:

— Диана, термин «токамак» что-нибудь вам говорит?

Она удивилась:

— Нет. И что же это такое?

— Сокращение. По-русски токамак — тороидальная камера с магнитными ловушками.

— По-русски? Но… зачем вы мне об этом рассказываете?

Ланглуа открыл папку, и Диана увидела лежавший сверху факс на русском языке со смазанной фотографией.

— Помните лакуну в биографии фон Кейна?

— Да, период с шестьдесят девятого по семьдесят второй.

— Коллеги из Берлинского угрозыска открыли сегодня его сейф в «Берлинер-Банк». Там было только это.

Он помахал ксерокопией.

— Советские документы, доказывающие, что в этот период он работал на токамаке.

— Не понимаю…

— Токамак — передовой научный объект. Лаборатория термоядерного синтеза.

Диана вспомнила защитную накидку убийцы.

— Вы хотели сказать — ядерного расщепления? — спросила она.

Лейтенант восхищенно пожал плечами:

— Вы меня поражаете, Диана! Вы правы; обычные станции используют расщепление, но токамак работал на синтезе. Эту технологию изобрели в шестидесятых русские, их вдохновляла солнечная активность. Проект был слишком амбициозным, они вынуждены были строить печи, разогревавшиеся до двухсот миллионов градусов. Не стоит говорить, что все это выше моего понимания.

— Как фон Кейн и токамак связаны с сегодняшними событиями? — спросила Диана.

Ланглуа повернул к ней листок из факса:

— Токамак, где работал фон Кейн, ТК-17, был главным объектом русских. Главным и абсолютно засекреченным. Угадайте, где он размещался? На дальнем севере Монголии, у границ Сибири. В Цаган-Нуре — там, куда собирался отправиться добрый доктор.

Диана смотрела на грязно-серую страницу и узнавала на снимке черты молодого фон Кейна с непроницаемым взглядом.

— Почему он так хотел туда вернуться? — громко спросил Ланглуа. — Я не могу это объяснить, но все складывается в единую картину.

В дверь постучали, и в комнату вошел компьютерщик. Он молча положил перед ними несколько экземпляров фоторобота. Лейтенант бросил взгляд на портрет и подвел итог:

— Посмотрим, есть ли ваш злоумышленник в нашей базе данных. Одновременно прочешем монгольскую общину Парижа. Проверим въездные визы и все такое. Это единственная хорошая новость — монголов у нас, благодарение господу, пока немного.

Он встал и взглянул на часы:

— Езжайте домой и поспите, Диана. Уже час ночи. Мы усилим охрану Люсьена, можете не волноваться за сына.

Он проводил ее до двери:

— Не знаю, рехнулись вы или нет, но вся эта история — точно полное безумие.

Белые стены комнаты. Пастели в рамах. Красный огонек на автоответчике.

Диана пересекла квартиру, не зажигая света, вошла в спальню и рухнула на кровать. Она вспомнила, что перед сеансом гипноза отключила сотовый. Наверное, ей звонили весь вечер.

Она нажала на клавишу и прослушала последнее сообщение: «Это Изабель Кондруайе. Сейчас двадцать один час. Диана, это просто фантастика! Мы определили, на каком диалекте говорит Люсьен! Позвоните мне».

Было около двух ночи, но Диана набрала номер домашнего телефона Изабель.

— Слушаю… — Голос Изабель звучал сипло.

— Добрый вечер, это Диана Тиберж.

— Диана, да, конечно… Боже, вы знаете, который сейчас час?

У нее не было ни сил, ни желания извиняться.

— Я только что вернулась, — сказала она. — И просто не могла ждать.

— Конечно… Я понимаю. Мы идентифицировали диалект вашего сына.

Она помолчала, собираясь с мыслями, и начала объяснять:

— Мальчик говорит на самоедском наречии, характерном для окрестностей озера Цаган-Нур. Это на севере Монгольской Народной Республики.

Люсьен родился там, где находилась ядерная лаборатория. Что это означает? Диане не удавалось сосредоточиться.

— Вы меня слушаете, Диана? — спросила Изабель Кондруайе.

— Конечно.

Голос Изабель дрожал от возбуждения:

— Это невероятно. По словам специалиста, с которым я консультировалась, речь идет о редком диалекте, на котором говорят цевены — крайне малочисленное племя.

Диана хранила гробовое молчание.

— Вы слушаете, Диана? — снова поинтересовалась Изабель. — Я думала, вы будете рады…

— Я вас слушаю.

— В записи на пленке малыш все время повторяет два слога: лю и сян. Мой коллега уверен: из них складывается ключевое для цевенскои культуры слово. Оно означает «Часовой». «Страж».

— Страж?

— Это священный термин. Страж — избранный ребенок. Ребенок-посредник между соплеменниками и духами, особенно в сезон охоты.

Диана задумчиво повторила:

— В сезон охоты…

— Да. Ребенок становится предводителем своего народа. В лесу он призывает милость духов и расшифровывает послания. Страж способен определить, где именно следует добывать животных, он идет впереди, один, а охотники следуют за ним на расстоянии. Он разведчик, духовный дозорный.

Диана лежала на кровати, глядя на квадратные пастели Пауля Клее: они были из другой — прошлой, безопасной — жизни. Изабель удивило молчание собеседницы, и она спросила:

— У вас что-то случилось?

— Я думала, что усыновляю тайского мальчика, — ответила Диана, вдавливаясь затылком в подушку. — Хотела дать семью ребенку, которому не повезло при рождении. А получила тюркского шамана, общающегося с лесными духами. Сами решайте, случилось у меня что-то или нет.

Изабель Кондруайе вздохнула. Она казалась разочарованной. Эффектное выступление было сорвано, и она вернулась к назидательному тону:

— Ваш сын достаточно долго жил среди сородичей, раз помнит об уготованной ему роли. Ну если не о самой роли, то, во всяком случае, о том, как она называется. Это потрясающая история. Этнолог, расшифровавший запись, хотел бы сам вам об этом рассказать. Когда вы сможете с ним встретиться?

— Не знаю. Я позвоню вам завтра утром. На сотовый.

Диана коротко попрощалась, повесила трубку и отвернулась к стене, свернувшись клубочком. Ей казалось, что на нее надвигаются темные тени: люди в противорадиационных накидках наблюдали за ней из-за завесы дождя, шли следом. Кто они? Почему хотят убить Люсьена, маленького Стража?

Чтобы прогнать мрачные видения, Диана мысленно призвала на помощь союзников, но не смогла вспомнить лиц — ни Патрика Ланглуа, ни доктора Эрика Дагера. Она произнесла вслух имя Шарля Геликяна, но не услышала отклика и почувствовала себя отчаянно одинокой. Но перед тем как заснуть, Диана прозрела истину: она не может быть совсем одинока в этом испытании.

Кто-то где-то должен разделять ее кошмар.

Когда-то давно, пытаясь победить застенчивость и научиться общаться, Диана записалась на театральные курсы. Ничего из этого не вышло, но в душе осталась ностальгия по актерству. Она вспоминала исходивший от декораций запах опилок и пыли. Волнующую атмосферу темного зала, доморощенных артистов, на одной и той же ноте декламирующих Софокла и Фейдо. Она вспоминала, с каким вниманием и сочувствием все они следили за усилиями своих товарищей. В этом чувствовалось что-то мистическое, ритуальное, будто на репетициях, произнося на разные голоса чужие слова и преувеличенно жестикулируя, молено было вызвать к жизни таинственные силы и разбудить неведомых богов.