Братство камня - Гранже Жан-Кристоф

Героя моего романа звали Филипп Тома. Он был одним из самых прославленных ученых-психологов Нантерского университета… и видной фигурой в компартии. Я ходила на все его лекции. Он казался мне потрясающим, загадочным, недоступным…

Потом я узнала, что Филиппу нужны испытуемые для проведения тестов в психологической лаборатории больницы в Вильжюифе, и стала волонтеркой. Тома изучал подсознание и возникновение у человека паранормальных способностей. Он проводил серию парапсихологических опытов по образцу американских, и я уже в шестьдесят восьмом начала регулярно бывать в Вильжюифе. Меня ждало разочарование: тесты были скучными — приходилось в основном угадывать карточные масти, а сам Тома никогда в этой лаборатории не появлялся.

Прошло много месяцев, прежде чем мэтр вызвал меня. Я продемонстрировала статистически убедительные результаты, и Тома решил лично провести новую, углубленную серию тестов. Не знаю, что в тот момент потрясло меня сильнее: то, что я оказалась медиумом, или перспектива общения с моим кумиром.

Я окунулась в работу с головой, наслаждаясь временем, проведенным рядом с тем, кого теперь называла Филиппом. Уже тогда что-то в его поведении смутно меня настораживало. Он словно бы искал во мне некую завораживавшую его силу. Очень скоро я поняла, что Тома верит, будто и сам наделен силой: не экстрасенсорным восприятием, а психокинетическими способностями. Он считал, что может воздействовать на материю на расстоянии, в частности на металлы. Пару раз ему это действительно удавалось, но он не мог управлять силой по собственному усмотрению. В конце концов мне стало ясно: Тома завидует моему дару.

Разразились события мая шестьдесят восьмого года. Мы с Филиппом стали любовниками на баррикадах. Я физически осязала воплотившиеся в жизнь мечты и идеалы, но нас разделила волна ужаса: однажды, когда мы предавались любви и Филипп был во мне, я увидела в его глазах отблеск ненависти.

Суть происходившего я поняла много позже. Тома был теоретиком. Он видел себя генератором идей, высших устремлений и духовных сил. Я же вернула его с небес на землю, доказав, что он обычный мужчина, одержимый моим телом. Тома считал меня виновницей своего падения. Он верил, что я его сглазила и сила ушла.

Бунт длился несколько недель, потом рабочие вернулись к работе, а студенты к учебе. Тома поставил крест на всем революционном движении в Европе. Некоторые наши товарищи были так разочарованы, что отошли от политической борьбы, другие стали террористами, у Филиппа же был совсем иной план — он решил уйти на Восток, добраться до коммунистического лагеря и на себе испытать систему, которую так долго защищал. Больше всего ему хотелось попасть в парапсихологические лаборатории русских. Он верил, что там ему удастся разбудить свои психокинетические способности. Проблема состояла в одном — ему нечего было предложить Советам. В те времена, чтобы проникнуть за «железный занавес», необходимо было доказать Системе свою полезность. Тома понял, что я — его разменная монета.

Под предлогом официальной поездки в Москву мы много раз ходили в советское посольство. Тома был знаком с дипломатами разного ранга. В одном из кабинетов с серыми стенами и грязными занавесками нас подвергли парапсихологическим тестам. Тома провалился, но мои результаты оказались исключительными. Сначала русские искали подвох, но потом поняли, что перед ними экстрасенс невероятной силы, и процесс пошел быстрее.

Я бы ни за что не оставила Филиппа, хотя его психическое состояние продолжало ухудшаться: за год он дважды побывал в клинике, где его лечили то от депрессии, то от навязчивых состояний. Филипп был одержим болью, насилием, кровью. Несмотря на это — а возможно, именно из-за этого, — я любила его еще сильнее.

В январе шестьдесят девятого мы участвовали в конгрессе по когнитивным наукам в столице Болгарии Софии. Там с нами связались кагэбэшники: они снабдили нас фальшивыми советскими документами на имена Малина и Садко. Все происходило в обстановке мрачной подозрительности, но нам только того и нужно было. Сорок восемь часов спустя мы оказались в СССР.

Мы ждали, что нас встретят как героев, а с нами обращались как со шпионами. Мечтали о мире, где царит равенство, а столкнулись с несправедливостью, обманом и угнетением. Разочарование было полным и жестоким.

Раздражение Филиппа обрушилось на меня. Он желал меня все сильнее, и это желание было для него постоянным источником унижения. Просыпаясь по утрам, я обнаруживала на теле порезы. Когда я спала, Филипп наносил мне раны иглами и лезвиями, которые использовал в своих психокинетических опытах.

Я угасала на глазах. Издевательства Тома, холод, недоедание и парапсихологические тесты, которым меня каждый день подвергали в грязной лаборатории, — все это разрушало меня. Я теряла голову. И вес. У меня прекратились месячные, и я поняла, что беременна.

В марте шестьдесят девятого партийные функционеры объявили о нашем переводе в лабораторию, находившуюся за восемь тысяч километров от Москвы, где-то в Монголии. Меня это известие ошеломило, а вот Филипп вновь обрел веру в себя. Я сообщила ему о беременности, но он меня почти не слушал. Все его мысли были заняты одним: нас отвезут в самый секретный институт советской империи, где мы наконец сможем изучать паранормальные феномены, используя знания русских в этой области.

Я понимала, что роды в Москве вряд ли будут принимать на высоком уровне медицинского искусства, но такого варварства и жестокости все-таки не ждала. Сама я родить нормально не могла — была слишком истощена. Схватки были слабыми, шейка матки не раскрывалась. Перепуганные акушерки вызвали дежурного врача. Он был пьян в стельку: перегар перешибал даже витавший в операционной запах эфира. Этот алкоголик с трясущимися руками решил пустить в ход щипцы.

Я чувствовала, как металлические инструменты разрывают мое тело, проникают внутрь, ранят до крови. Я кричала и вырывалась, а он заталкивал железные крючья все глубже и глубже. В конце концов мясник решил делать кесарево сечение, но наркоз на меня не подействовал: лекарства оказались просроченными.

Оставалось одно — резать по-живому. Я была в сознании, когда мне вспороли живот, и почувствовала прикосновение скальпеля. Потом моя кровь брызнула на халаты медиков, на стены, и я отключилась. Когда двенадцать часов спустя я очнулась, ты лежала рядом со мной, в пластиковой колыбельке. Я еще не знала, что из-за операции стала бесплодной, хотя эта новость сделала бы меня совершенно счастливой. Не будь я в тот момент так слаба, швырнула бы тебя об пол.

Это «тебя» добило Диану. Так вот как она вошла в этот мир. Через кровь и ненависть. Ее породили монстры — Сибилла Тиберж и Филипп Тома. Внезапно Диана ощутила прилив странного, но благодатного тепла. Ей открылась истина: она прошла сквозь хаос — и уцелела, не унаследовала их атавизмы, легко отбросив в сторону генетическую предопределенность. Да, Диана Тиберж — неуравновешенная, странная, возможно, чокнутая женщина, но на этих диких зверей она точно не похожа.

Ее мать продолжила:

— Через два месяца, осенью шестьдесят девятого, мы отправились в Монголию. Я узнала, что такое абсолютный холод. Открыла для себя огромный континент, где можно было сутками идти по лесу и никого не встретить. Обледеневшие здания вокзалов напоминали военные казармы. Повсюду были военные в гимнастерках с автоматами, телеграфные провода и колючая проволока. Мне чудилось, что я попала в ГУЛАГ без конца и края.

Я и сегодня помню стук вагонных колес по рельсам. Мое дыхание сливалось с дыханием стали. Я и сама стала железной женщиной. Несокрушимой, как материал, из которого были сделаны изуродовавшие мое лоно хирургические инструменты. Несгибаемой, как иголки, которыми каждую ночь уродовал меня Филипп. С тех самых пор и поныне я всегда держу при себе стальное лезвие — для защиты от него и ему подобных. Во мне поселилось одно-единственное жгучее желание — я хотела отомстить, и интуиция парапсихолога подсказывала: на краю тайги я сумею осуществить свою месть.

Жар от неоновых ламп не мог победить холод. Диана чувствовала, как у нее немеют ноги. Узнает ли она, чем закончится эта история? Доживет ли до утра?

Мавриский и Саше не двигались, внимая словам Сибиллы Тиберж как непреложной истине. Их лица хранили каменную неподвижность, только глаза блестели из-под заиндевелых козырьков. Диане вспомнились каменные звери, сторожившие вход в китайские храмы.

Гнусная мать продолжила свой рассказ:

— Когда мы приехали, парапсихологи уже извратили ход работы. Жестокость их приемов мгновенно покорила Тома. Я видела в этом очередной этап своих несчастий, но переживала их с холодным безразличием.