Те же и Скунс – 2 - Воскобойников Валерий

На Багамах Киса до сих пор не бывала, только с родителями в Анталье. Она дважды перечитала статью, особо посмаковав сумму, затребованную и полученную террористами, и глубоко задумалась.

Наташа осталась на улице – стеречь эгидовский внедорожник, а Сергей Петрович перешёл улицу и скоро пропал из виду за углом больничной сторожки. Естественно, не один, а в сопровождении Фаульгабера и Лоскуткова. От Наташи не укрылось, как он тяготился присутствием добровольно-принудительного эскорта. Она даже подозревала, что Александр Иванович попросил её сесть за руль именно потому, что надеялся таким образом избавиться от пререканий с Плещеевым. И, насколько она могла судить, его расчёт себя оправдал. Шеф хотя и шипел, точно раскалённое железо, на которое плюнули, и дважды упомянул, что, мол, не нуждается в няньках, – но, как истинный джентльмен, при дамах от дальнейшего сгущения атмосферы воздержался. Саша был большим дипломатом. Они с Кефирычем всяко не собирались пускать его одного. Вплоть до прямого физического воздействия. Так чего ради тратить силы на бесполезные препирательства?..

К кому и зачем приехал Плещеев в медсанчасть Кировского завода, Наташа не имела никакого понятия. И не стремилась иметь. Однако была полностью на стороне Семёна Никифоровича и Лоскуткова. Хорошие начальники на дороге не валяются! Их надо беречь!..

Плещеев тем временем решил быть философом и стоически принимать то, чего всё равно не мог изменить. Втроём они прошли на территорию (вчерашний мороз отпустил, и камни цоколя бмли седыми от инея). Поднялись по отлогому пандусу и вошли в вестибюль, отгороженный от наружной среды сплошной стеклянной стеной.

Некоторые далеко не секретные больницы до сих пор охраняют, точно стратегические ядерные объекты. Причём, что характерно, людям нечестным это не создавало и не создаёт ни малейших проблем. А честным и законопослушным – великую уймищу.

Направо от входа просматривался аптечный ларёк, налево – окошечко справочной, прямо – проходная. Там сидела в отгороженной кабинке бдительная бабуля-вахтёрша, а по другую сторону коридорчика, устроившись в продавленном кресле, читал газету молоденький милиционер из вневедомственной охраны.

Трое эгидовцев направились туда безо всяких видимых колебаний, не ускорив и не замедлив шагов. Три занятых человека, привычно спешащие по важному делу…

Бабка спохватилась и высунулась из кабинки, когда они уже, собственно, миновали заветный рубеж:

– Молодые люди! А пропуска?..

Троица остановилась, обернулась, Лоскутков расплылся в изумлённой улыбке, а Кефирыч весело расхохотался. Так, словно он был директором этой самой больницы. Или главным врачом, которого, не признав, сдуру остановила вахтёрша.

– Пропуска?.. – повторил он, как отличную шутку. Опешившая привратница, видимо, примерно о главвраче с директором и подумала, во всяком случае озадачилась и умолкла. Зато юный охранник встревоженно свернул газету, а потом поднялся, и Плещеев вдруг увидел себя со спутниками как бы его глазами, со стороны. Крепкий, стройный мужчина в очках и со сложными чувствами на лице… не иначе – интеллигентствующий бандитский главарь. И при нём двое верзил в кожаных куртках, оба производящие впечатление несокрушимой физической мощи. И оба – с одинаковыми большими сумками в руках. При виде этих сумок мальчику пришла в голову только одна мысль, и он, собравшись с духом, её высказал:

– С оружием не положено…

Семён Никифорович и Саша уже стояли по обе стороны от него. Они одновременно положили ему на плечи ладони, и под их мягким, но неодолимым воздействием он опустился обратно в то самое кресло, из которого так непредусмотрительно вылез.

– Нам – можно, сынок, – веско и доверительно сообщил ему Фаульгабер. И предоставил парню раздумывать на досуге, кому это «нам».

На самом деле никакого оружия у них с собой не было, но при ином раскладе все трое могли показать удостоверения. Выданные ведомством, где таких, с позволения сказать, стражей порядка ели на завтрак. Однако показывать не пришлось.

Они уже поднимались по лестнице к лифту, когда бабуля всё же крикнула вслед:

– Хоть тапочки переоденьте!..

– А то! – оглянулся Кефирыч. – Всенепременно, мамаша.

– Ну что?.. – удручённо вздохнул Лоскутков. – Зелёные повязки на лоб – и вперёд, заложников брать?..

Трое эгидовцев поднялись на нужный этаж и шагали по длинному коридору. Если бы больничную тишину за их спинами вдруг нарушили властные окрики и топот ботинок, они быстро исчерпали бы инцидент. Да ещё удостоили бы подоспевших омоновцев самой что ни есть доподлинной благодарности за оперативность и профессионализм. Но никто «брать» их не спешил. Может быть, потому, что сквозь стеклянную стену отлично просматривался большой джип, доставивший грозную троицу, и вид его наводил на невольные размышления. О том, кому он принадлежал и сколько ещё там, внутри, такого же народа…

– фыркнул Кефирыч.

Между тем план травматологического отделения и поимённый состав больных (то и другое – вполне предосудительным образом почерпнутое из закрытой информационной сети) соответствовали истине один к одному. Добравшись до самого конца коридора, Плещеев открыл белую дверь:

– Здравствуйте, Максим Юрьевич. Ну, как здоровье ваше драгоценное?..

Палата была предназначена для четверых, но обитаемыми выглядели только две койки. Один из двоих постояльцев в данное время отсутствовал. Зато второй – конкретно господин Коновалов – при виде столь неожиданных посетителей чуть не свалился с кровати. Его голову ещё охватывали бинты, но на выразительные средства лица повязки уже не влияли. Плещеев увидел, как Максим Юрьевич мысленно заметался в поисках выхода, как он про себя взвесил и последовательно отверг драматические варианты с прорывом к двери и выпрыгиванием на балкон. И как потом он вжался в деревянную спинку казённого ложа, непроизвольно натягивая одеяло, словно оно могло от чего-нибудь его защитить…

– Во даёт!.. – откровенно заржал Кефирыч. – Думает, кончать пришли, а?..

Шумно водрузил на имевшийся в палате стол обе неподъёмные сумки и по-немецки методично принялся выгружать содержимое. Хлеб, твёрдую колбасу, хорошую рыбу… Конфеты «Мишка на севере», бананы, хурму, кремовый торт… Шампанское, «Ркацители», коньяк…

Лоскутков проворно освобождал кругом стола жизненное пространство. Господин Коновалов молча, с постепенно округлявшимися глазами взирал на эгидов-ские приготовления. Плещеев извлёк из-за пазухи сотовый телефон:

– Наташечка?.. Мы здесь, вероятно, немного задержимся. Там позади вас лежит на сиденье такая пластмассовая коробочка… Да, беленькая, откройте… Нет, это просто чтобы вы не скучали…

Примерно через час, когда участники застолья успели проникнуться истинно мужской солидарностью и прийти к общему выводу, что всё зло воистину от баб, а Максим Юрьевич предал публичной анафеме свою неверную половину, которую, как выяснилось, он давно, «курвищу», выгнал, – из коридора в подпёртую стулом дверь заскреблись. Сперва робко, потом всё настойчивее.

– Вам что? – строго осведомился Саша Лоскутков, чуть приоткрывая дверь и на всякий случай загораживая собой не предусмотренный больничными порядками натюрморт.

– Что, что! – возмутился стоявший в коридоре мужик с рукой в гипсе. – Лежу я тут, вот что!..

– Извините, пожалуйста. – Саша впустил болящего и на всякий случай вернул стул на место. – Проходите. Присоединяйтесь…

– Да я только с обеда… – начал было тот, но увидел гастрономическую вакханалию на столе и сразу перестал возражать.

Когда эгидовцы выходили через проходную наружу, дежурный охранник пытался заигрывать с хорошенькой молодой медсестрой. При появлении троих он заметно сник и отвернулся, в упор не желая их замечать. Сергей Петрович про себя твердо пообещал ему увольнение без выходного пособия. Потом покаянно подумал о том, что, между прочим, так и остался в неведении о личности дамы, из-за которой всё, собственно, произошло.

Поздно вечером, когда Плещеев уже чистил зубы, собираясь спать, в квартире зазвонил телефон. Людмила сняла трубку, потом заглянула к нему в ванную:

– Серёжа, тебя.

Он поспешно выплюнул пасту и босиком выбрался в коридор, на ходу прилаживая очки.

– Слушаю!

– Сергей Петрович? – раздался незнакомый и нерешительный голос. Плещеев живо представил себе лысеющего мужчину под шестьдесят, в домашних тапочках и спортивных штанах, сверяющего его имя-отчество по записной книжке.