Мессия очищает диск - Олди Генри Лайон

«Конечно, – тихо отозвался мой мальчик, – конечно…»

Единственный, кто успел услышать меня; услышать и понять.

Он шел умирать.

Умирать, впустив в себя весь испоганенный мир.

Умирать, как представлял себе это я, – страшно.

Как и подобает Мессии.

«Не делай этого! Я… я боюсь!.. подожди…»

«Конечно…»

И я, бесчувственное чудовище ископаемых времен, завизжал обезумевшим животным под ножом мясника, – на одну судорогу обретя и тут же снова утратив власть над телом, когда мой мальчик встал, улыбнулся ничего не понимающему Змеенышу и сделал первый шаг.

Но второго шага ему сделать не удалось.

Потому что пальцы уродливого повара цепко охватили нашу щиколотку.

6

После «змеиной жемчужины» не встают.

Змееныш это знал наверняка. Он знал это, кубарем летя от беспощадной подсечки, выдернувшей из-под лазутчика землю вместе с ногами; он знал это, сшибая Маленького Архата, упавшего ловко и легко, как малыш-инок не падал никогда; он знал это, видя отчаянный рывок преподобного Баня, успевшего вырвать изрядный клок из поварской рясы-кашьи, прежде чем безумный Фэн оказался вне досягаемости…

После «змеиной жемчужины» люди не встают.

А бесовское лицо уже скалилось в трех шагах от ближнего манекена, гостеприимно открывавшего строй.

Фэн на мгновение задержался, обернувшись, – знал повар, нутром чуял, что никто не последует за ним к деревянным убийцам!.. Лишь монах из тайной службы сдвинулся на пядь и сверкнул угольным пламенем из-под век.

Но и преподобный Бань остановился, замерев рядом с лазутчиком, потому что обоих поразил облик сбежавшего безумца Кармы.

Тьма ласковыми прикосновениями сглаживала уродство повара, вспухшие рубцы казались тенями, невесомо павшими на человеческую плоть, провал рта не напоминал более «купель мрака», и смутная обреченность проступила в сухой старческой фигурке.

Обреченность и решимость.

А в глазах зажившегося на земле монастырского повара тихо светились усталость и покой, оплывающий восковыми слезами покой, какой изредка стынет во влажной глубине взгляда загнанной лошади, когда ее наконец перестанут хлестать и милосердно оставят подыхать на обочине, без кнута и хрипа запаленных легких.

Змеенышу еще показалось, что улыбка мимоходом растянула безгубый рот, умиротворенная улыбка лика над алтарем, намек на потаенную радость, зародыш учения Чань, единственного учения, полагающего смех не только полезным, но и жизненно необходимым… впрочем, так это было или не так? – какая разница, если босая ступня повара уже поползла по земле, пересекая грань между «сейчас» и «никогда».

Грубо вырезанный воин на ребристом столбе скрипуче крутнулся, размоталась невидимая до того цепь с шипастым ядром на конце, и ровный свист рассек тишину Лабиринта Манекенов. В последний момент Фэн прогнулся назад, дробно переступив ногами, и ядро миновало его голову, а мелькнувший снизу брус злобно щелкнул, не сумев ударить по голеням, – но, когда уже безобидное ядро пошло на второй круг, повар неожиданно вскинул руку.

Левую.

Потому что в правой он держал невесть когда поднятый с земли диск.

И торчащий шип ядра вспорол предплечье безумца до кости.

Крови видно не было. Темнота скрадывала почти все, сам Фэн не издал ни звука, словно не его тело только что раскромсала отточенная сталь, и кинулся вперед, как ребенок всем телом рушится в набегающую волну.

Увернувшись от проволочной плети, зажатой в медном кулаке раскрашенного демона, повар смахнул в сторону граненый молот, принадлежащий кому-то высокому и узкоплечему, присел на широко расставленных ногах… острые концы плети пробороздили ему спину, когтями вздыбив кашью вместе с кожей, а молот удивленно издал сухой треск, перебив уже искалеченную шипом руку в локте.

Повар счастливо расхохотался, неловко сунул диск под мышку и отправился дальше.

Он плясал в месиве взрывающихся клинков, дубин, цепей и рычагов, манекены хрипло вскрикивали от недоумения и били наотмашь, промахиваясь и попадая, раскручивая пружину и повинуясь приказу умершего восемь веков назад механика, не понимая, что происходит, готовые в любую секунду рассыпаться и похоронить под собой невероятное существо, сроднившееся с ними, с деревянными экзаменаторами, с легендой Шаолиня; а человек смеялся над куклами, заставляя делать то, чего хочет он, и только он.

Он хотел умирать по своему выбору, и делать это так долго и страшно, как это только возможно.