Мессия очищает диск - Олди Генри Лайон

– Опять старый Фэн шалит, – прозвучал низкий, слегка рокочущий голос. – Ну что ж…

И шаги двинулись в обратном направлении.

А в глубине Лабиринта Манекенов уже раздавался сухой отчетливый треск – уродливый повар дошел наконец до деревянных воинов…

4

Солнце припекало вовсю, и Змееныш уже успел изрядно взмокнуть, в сотый раз повторяя неизвестные ему ранее и весьма утомительные «шаги хромого Аня», когда прямо перед ним на утоптанный песок заднего двора упало несколько теней.

Сегодня новичков заставили отрабатывать пройденный урок самостоятельно, учитель-шифу куда-то ушел еще час назад, да и сам Змееныш Цай неожиданно увлекся новым для себя способом боевого перемещения и поэтому остановился не сразу. Прыгнул влево, вправо, отшагнул скособочившись, словно и впрямь был хромым, – а уже после этого замер, тяжело дыша.

Последнее далось ему легко.

Перед Змеенышем Цаем стоял патриарх Шаолиня. Сухопарый высокий старик с реденькой бородкой, росшей на самом краешке выпяченного подбородка, чуть-чуть сутуловатый и оттого напоминающий высматривающего зазевавшуюся жабу журавля.

Взгляд патриарха не выражал ничего, кроме легкой заинтересованности – если можно себе представить почти абсолютно равнодушную заинтересованность.

Выходило, что можно.

За патриархом стояли двое: главный наставник воинского искусства, человек гигантского роста и соответствующего телосложения, любивший сражаться одновременно алебардой и короткой секирой; и худой, почти хрупкий, но при этом невероятно жилистый монах лет пятидесяти.

Почетный гость, перед которым открывали парадный вход.

Преподобный Бань.

– Вы уверены, достойный Бань, – патриарх говорил так, словно Змееныш и не находился рядом, а был где-нибудь за тысячу ли от монастырского двора, – что именно сей юный инок должен сопровождать вас в Столицу?

– А почему бы и нет, отец-вероучитель? – пожал узкими плечами преподобный Бань. – Или у вас есть сомнения на этот счет?

Главный воинский наставник нетерпеливо затоптался на месте.

– Если досточтимый Бань прикажет, – заявил он, – я пошлю сопровождать его кого-либо из своих старших помощников. Мне кажется, именно они достойны проводить человека, облеченного высочайшим доверием, до ворот Северной Столицы!

– Вы полагаете, я нуждаюсь в охране? – спросил человек, облеченный высочайшим доверием, таким тоном, что у главного наставника разом пропала охота предлагать что бы то ни было.

Во всяком случае, у скромно потупившегося Змееныша возникло именно такое впечатление.

Лазутчик жизни метнул от самой земли короткий и острый взгляд, подобно броску ножа, – и взгляд разбился вдребезги, налетев на лицо преподобного Баня. Лицо это состояло из сплошных выступов, впадин и нагромождений, подобно тем скалам, через которые упрямо пробирался Змееныш Цай на пути к монастырю; и приветливо мерцавшие угольно-черные глаза не могли ввести в заблуждение лазутчика.

В трясине этих глаз было весьма просто утонуть.

– Не будь вы так заняты на службе Сыну Неба, – с улыбкой добавил патриарх, оглаживая бородку, – и согласись вы задержаться в обители хотя бы на год, я думаю, что наставник Лю был бы счастлив вашему присутствию на занятиях братии. Мы еще не забыли ваших выпускных экзаменов, когда вы более часа продержались с деревянной скамейкой в руках против десяти вооруженных братьев. Наставник Лю не раз говаривал в моем присутствии, что преподобный Бань – единственный, кому он доверил бы руководство обучением иноков.

Наставник Лю смущенным кивком, так не вязавшимся с его грозным обликом, подтвердил сказанное.

А Змееныш внимал этому крайне вежливому разговору с замирающим сердцем. Никогда ранее не слышав, каким голосом разговаривает преподобный Бань, лазутчик тем не менее сразу узнал этот рокот, это низкое звучание, напоминающее ворчание дремлющего тигра.

Нынешней ночью он уже слышал, как этот голос произнес:

– Опять старый Фэн шалит. Ну что ж…

И удаляющийся смех.

Оказывается, именно монах из тайной канцелярии стоял у двери в Лабиринт Манекенов, но почему-то не вошел – не вошел туда, где уже однажды побывал, вынеся почетное клеймо на обеих руках! Тогда зачем в подвале он заговорил про Фэна? Просто так, беседуя сам с собой – или сознательно желая, чтобы его услышали?!

Кто?

Вернее, кому предназначалось сказанное, если оно и впрямь кому-то предназначалось?!