Чудовища были добры ко мне - Олди Генри Лайон

Вульм вспомнил свои встречи с отродьями Бела. О, страстей было – хоть отбавляй! Правда, это были его собственные страсти. Демоны же большей частью норовили разорвать Вульма на куски. Зазевайся – и тебя заново организуют хоть во времени, хоть в пространстве.

– Бред, – озвучил он свои выводы. – Шебуба видел? Хороша музыка…

– Хороша, – согласился Циклоп. – Мощь, экспрессия. Звучи Шебуб попроще, Симон давно бы включил его тему в свое звучание. Ан нет, упирается. Даже, Бел его дери, норовит перенастроить мага под себя. Изменить гармонию, овладеть ритмом…

– Ха! – отмахнулся Вульм. – Демоны – это чудовища.

Циклоп пожал плечами:

– Вряд ли. Чудовища всегда были добры ко мне.

5.

Кот, собака и крыса.

Голубь и ворон.

Эльза.

Как выжить в зимнем городе зверю, который человек? Глубокой ночью янтарь вывел ее на окраину. За спиной женщины молчали хибары, где светились редкие, мигающие огни. Над головой тоже было полно светляков. Распогодилось, звезды лежали горсткой бриллиантовой пыли в черной ладони неба. У ног Эльзы начиналась грунтовая дорога, скрытая под наледью. Одна лига пути, говорил янтарь. Даже меньше. Одна лига, и ты увидишь башню. Маленькую, в четыре этажа. Я там, я жду тебя. Нет, без слов ответила Эльза – кот и крыса. Я не дойду. Замерзну, заблужусь, сгину в сугробах. Я хитрая, я приду завтра.

Когда рассветет.

Янтарь кричал. Требовал. Умолял. Дергал нить так, что бусинка еле удерживалась на месте. Эльзу била мелкая дрожь. Несмотря на холод, лоб усеяли капли пота. Пальцы тряслись, будто ветки в бурю. Ноги приплясывали на месте. Все лицо начинало гримасничать, отчего боль грызла подсохшие ссадины – и вдруг становилось глиняной маской. Лишь, ухмыляясь, дергался уголок рта. Это напоминало припадок ясновиденья. Эльза – ворон и собака – видела, как идет по заснеженной дороге. Слышала, как хрипит от усталости. Пальцы мороза шарили под одеждой. Тупой удар – это она упала на колени. Еще один – на бок. Иней сединой лег на прядь волос, освободившуюся из-под шапки. Ребенок в утробе. Птенец в яйце.

Тепло. Тихо.

Навсегда.

Помраченный рассудок был не в силах истолковать эти простые знамения. Их толковала животная сущность сивиллы. Природа зверя знала: от навсегда следует бежать прочь. Вторая, бесплотная Эльза – шанс и возможность – вернулась назад, втянулась в ту Эльзу, которая голубь и ворон. Отвернувшись от янтаря, женщина заковыляла обратно. Хотелось спать. Хотелось есть. Хотелось, чтобы светло и янтарь. Между хибарами, молчащими в ночи. Мимо колодцев с обледенелыми краями. Пища. Логово. Янтарь. Тень в переулках. Шарканье на перекрестках. Вздох на краю площади. Логово. Пища.

Бессилие.

Она упала в замызганном тупичке. Зима, и та отступила подальше, бессильна перед вонью помоев. В миг падения вторая Эльза – возможность и шанс – шагнула вперед, за грань происходящего здесь и сейчас. Осмотрелась, разрешила: падай. Безопасно. Женщина свернулась калачиком, и ей стало тепло. Свора псов, которая до сих пор тащилась за ней, окружила Эльзу. Сомкнулось кольцо жилистых, лохматых тел. Жаркое дыхание паром вырывалось из дюжины глоток. Ворча, взвизгивая, собаки легли рядом. От них разило псиной. Уже проваливаясь в сон, сивилла подгребла к себе огромного, темно-рыжего кобеля. Обняла, как любовника на ложе. Нос зверя ткнулся ей в ухо. Влажный язык лизнул клочья кожи на скуле.

Эльза благодарно фыркнула в ответ.

Утром собаки ушли. Какое-то время Эльза шла следом, повинуясь инстинкту более древнему, чем зов янтаря, но вскоре отстала. Янтарная нить сделалась тоньше, зов был едва слышен. Рыская в поисках места, где медовый звон звучал бы яснее, сивилла выбрела к жаровням колбасника. Запах чуть не свел ее с ума. Утрата разума во много раз усилила обоняние несчастной. Шкворчание говяжьей кишки в лужице растопленного сала. Аромат горячего ливера. Мисочка с толченым чесноком. Женщина была готова с рычанием кинуться на колбасника. Опрокинуть навзничь, вцепиться в добычу – кольцо колбасы? глотку торговца?! – и броситься наутек… Озноб встряхнул Эльзу. Скомкал лицо, как тряпку, дикой игрой мышц. Сивилла сделалась похожа на дряхлую старуху: подбородок дрожит, слюна течет изо рта. Вторая и третья Эльзы – случай и выбор – отделились от первой, которая крыса и кот. Вторая, себя не помня, кинулась на торговца – и была сбита наземь сильным ударом кулака. Злой с похмелья, держа в памяти обиду на жену, отказавшую ночью пьянице-мужу, колбасник топтал грязную побирушку ногами. Под его пинками вторая Эльза таяла, исчезала, завершалась. Третья поступила иначе, осторожней. Ковыляя мимо жаровен, она улучила момент, когда мужчина полез в сумку, достал оплетенную бутыль и, охая, стал хлебать мутный капустный рассол. Рука этой, хитрой Эльзы метнулась к корзинке, где ждал поцелуев огня запас мерзлых колбасок. Пальцы сомкнулись на верхней, кровяной толстушке. И вновь пальцы сомкнулись – хватка торговца на запястье воришки. На сей раз мужчина поступил добрее. Он всего лишь плеснул третьей Эльзе рассолом в лицо. Кислая, резко пахнущая жидкость попала в глаза, стекла по раненой щеке. Третья Эльза закричала, исчезая во мгле несбывшегося…