Насты - Никитин Юрий Александрович

– Нам понравилась ваша группа, – сказал он самым дружелюбным голосом. – У вас спаянность, веселый нрав, вы крепкие здоровые ребята, а еще вы пришли сами по себе, это заметно, и никому не подчинялись.

Зяма спросил вежливо:

– Это тоже заметно?

Гость усмехнулся:

– Очень. Когда через мегафоны отдавали команды, то вся та масса, под какими бы знаменами ни пришла, разом поворачивала в ту сторону, куда указывали. А вы сперва совещались, стоить ли переть с ними. И хотя это у вас происходило все быстро, как на военном совете, но заметил это не только я.

– А вы кто? – спросил я.

Он улыбнулся еще шире и дружелюбнее.

– Важнее не то, что такое я, а что могу предложить. К примеру, у нас есть пара свободных помещений, первое втрое больше вашего офиса, а другое вчетверо. И поближе к центру, конечно. Можем вам предложить, вы нам понравились…

– За так? – спросил я.

Он улыбнулся:

– Практически да. Разве что вам нужно пару раз… Или чуть больше поучаствовать в некоторых акциях, где нам пока нежелательно засвечивать своих людей.

– Каких акциях?

– Через неделю будет еще один митинг, – сказал он. – Там же, на проспекте Сахарова, места вам знакомые.

Зяма сказал живо:

– Мы о нем ничего еще не слыхали!

– В новостях скажут попозже, – сказал незнакомец. – Просто заявка уже в мэрии, сейчас рассматривают, но составлена правильно, придраться не к чему, разрешат.

– Ух ты, – сказал Зяма, – надо будет поучиться составлять бумажки так, чтобы и муравей нос не подточил.

Незнакомец улыбнулся:

– Есть сведения, что власти постараются направить на разгон не милицию, а футбольных болельщиков. Как бы сам народ против оппозиции! Ну, те быки всегда рады возможности подраться, а митингующие за свободу и демократию, как вы сами знаете, не совсем драчуны… Можно сказать даже, совсем не драчуны.

– Знаем, – сказал Данил и гордо поиграл бицепсами.

Незнакомец окинул его одобрительным взглядом.

– Если сумеете встать между митингующими и болельщиками, – сказал он, – любое из этих двух помещений ваше! И не в аренду, а будете собственниками.

Все мои затихли, ожидая моего ответа. Я собрался с мыслями и ответил с достоинством:

– Вы сами заметили, мы никому не подчиняемся. Полагаю, нам лучше оставаться независимыми и дальше.

Он тут же улыбнулся, легко поднял со стула плотное натренированное тело.

– Ценю ваши убеждения. На всякий случай оставлю визитку… Если вдруг что, звоните.

После его ухода я взял визитку, посмотрел с этой и той стороны, но там только имя «Владимир» и телефон.

В комнате стало тихо, все выглядят несколько пришибленными, даже испуганными, хотя этот мужик всего лишь наговорил комплиментов и предложил некую сделку. Возможно, весьма выгодную для нас.

Валентин сказал негромко, но со значением:

– Мы становимся заметными.

– Что налагает, – пробормотал Данил. – А то и накладывает.

До шестнадцати тридцати еще три часа, я ничем не могу заниматься, в голову лезут самые разные мысли, начиная от самых дурацких, что меня завербуют в шпионы, а на выходе из этого культурного центра чекисты перехватят и потащат в черный воронок, после чего отвезут в подвалы Лубянки…

Бесцельно шарил по инету, это самый надежный способ убить время без толку и смысла, посмотрел очередной засвет Ани Межелайтис, оценил размер ее сисек и сравнил с сиськами новых восходящих звезд, в конце концов забрел на литературный форум и сразу ощутил, что попал к своим.

Да, самые большие сруны, естественно, писатели. У них просто существует неписаный закон: обкакивать все, что попадает в зону внимания. У писателей дураки и сволочи – президенты, короли, вообще политики, гады и сволочи просто богатые, а бедные тоже полное говно, а еще говно – прошлое, настоящее и будущее.

Если же какой-то из писателей попробует написать что-то «положительное», его с позором изгоняют из своих рядов, ибо поэтом можешь ты не быть, а вот сруном – обязан!

Есть такой странный жанр, как фантастика, там сруны вовсю оттягиваются, расписывая ужасы, которые ждут от науки, от медицины, от генетики, вообще от будущего, и предупреждают, предупреждают, предупреждают это тупое стадо, что надеется на светлое будущее, но сруны заранее стараются в том будущем так все засрать, чтобы никто не посмел туда ступить и копытом.

Данил подошел, постучал с неким намеком костяшками по столешнице.

– Ну? – спросил я. – Войдите, геноссе.

– Пора, – напомнил он, – а то вдруг пробки.

– Сам ты пробка, – буркнул я. – Я поеду на метро.

– Ну… лучше приехать раньше, а там вблизи подождать, водички попить… Эта такая жидкость, вроде пива, только противная…

– А если те увидят, – возразил я, – что я уже прибыл?

– А ты близко не подходи.

– У них, – сказал я, – может быть, видеонаблюдение за целым кварталом! Не могу же себя так ронять. Это низкопоклонство перед Западом.

– Тогда опоздай чуток…

– И выказать рассейскую расхлябанность? Нет уж, я покажу этим заморщикам нашу немецкую точность, пусть умоются.

Домик под общество по культурным связям выделен, как говорится, отдельно стоящий, трехэтажный, старинной кирпичной кладки. В центральной части Москвы таких немало, хотя здесь когда-то была глубокая окраина.

Сам Дом писателей на метро «Баррикадная» – «Краснопресненская» был когда-то далеко за городом усадьбой Ростовых, описанных Толстым в «Войне и мире». Я прошел мимо, там какая-то тусовка, народ толпится перед входом, потом попетлял по узким улочкам и вышел к этому уютному домику.

Слева у двери переговорное устройство, тоже оформленное под старину. Я нажал кнопку, она там одна, сказал сдавленным голосом:

– Анатолий Крякун к Дудикову.

Приятный женский голос ответил с готовностью:

– Входите.

Щелкнуло, я потянул на себя дверь и оказался в небольшом вестибюле. Молодой охранник сидит перед компом и режется в контрстрайк.

– Я к Дудикову, – сказал я.

Он проговорил, не отрывая взгляда от экрана:

– Про… хо… дите…

Дальше дверь приоткрыта, я переступил порог и ощутил себя так, будто вошел не то в музей русской литературы, не то в выставочный зал библиотеки. На стенах портреты Пушкина и Лермонтова, Льва Толстого, Достоевского, остальных не знаю, но догадываюсь, что среди этих бородачей есть обязательные Тургенев, Некрасов, Тютчев…

А вдоль стен на столиках под стеклом редкие книги, рассыпающиеся от старости, пара из них открыта на середине, там древние буквы и картинки киноварью, совсем какая-то дикая старина, на хрен это все хранить, в углу чучело древнего витязя в полный рост в кольчуге, коническом шлеме с бармицей, в левой руке щит, в правой меч, на поясе ножи, штаны кожаные, сапоги на двойной подошве…

Со второго этажа быстро спустился, почти сбежал человек чеховского сложения и облика, сказал торопливо:

– Анатолий? Я Степан Гацура, помощник Дудикова. Позвольте, проведу к нему, он сейчас ведет переговоры по скайпу, просил извиниться, что не может встретить лично…

– Да пустяки, – сказал я, сразу почему-то ощутив себя как дома. – Подожду, это мелочи… Как у вас здесь… интересно…

Гацура развел руками, сказал почти застенчиво:

– Ничего не могу с собой поделать, Дудиков и меня заразил любовью к России. Он просто обожает страну, которая сумела дать миру таких титанов силы духа!.. Я уж молчу про ваших великих ученых…

– Менделеев? – спросил я, исчерпав запас своих знаний в этой области ровно наполовину.

Он улыбнулся:

– Да… но и современные творят цивилизацию! Не только ваши Сергей Брин или Константин Новоселов, но и тысячи-тысячи лучших умов планеты, прибывшие из России, что сейчас трудятся в Штатах в самых лучших научных центрах и каждый день открывают что-то невероятное… Сюда проходите… Не споткнитесь, все никак коврик не приладим… Выбирайте кресло, вот это мягче, а это слегка прохудилось, все никак не соберемся перетянуть… Мария! Мария, поди сюда!

Появилась миловидная и какая-то очень домашняя уютная девушка, улыбнулась мне.

– Чаю, кофе?

Гацура посмотрел на меня.

– Что предпочитаете?

– Кофе, – ответил я.

– Слабый, крепкий?

– Strong.

Мария не стала спрашивать насчет сахара и сливок, с русскими же имеет дело, удалилась, а через минуту снова вошла уже с подносом, где кроме двух чашек с парующим горячим кофе еще и горка сахарного печенья на блюде, кусочки сахара и конфеты.

Чашки одна большая, другая совсем крохотная, большую поставила передо мной, малую перед Гацурой. То ли потому, что ему приходится пить с каждым гостем, то ли потому, что уже знают мои вкусы. Или просто учитывают, что русские ни в чем не знают меры.

Я взял чашку, простая и без фокусов, печенье тоже обычное, из рядового магазина. Вообще ощущение, что пришел в гости в семью старых русских интеллигентов, где так трогательно дорожат стариной и придерживаются каких-то уже забытых правил, даже неловко, что им Россия ближе, чем мне.