Насты - Никитин Юрий Александрович

– Хотя, – уточнил Зяма, – из политкорректности и вообще на всякий случай будет морщить свой хорошенький носик.

– А что, – спросил Данил настороженно, – она тоже еврейка?

– А ты не знал? – изумился Зяма. – Да мы везде!

– Поднес бы я ей к самому носику кое-что из своих широких штанин, – сказал Данил угрюмо. – Вместо молоткастого и серпастого. Ладно, бугор, давай регистрируй как настов. Противно, но что делать? Еще Ленин говорил, что для победы иной раз надо и через озеро говна перейти вброд, а то и переплыть, нахлебавшись по дороге.

В дверь позвонили, на экранчике высветилось молодое лицо в фирменной кепочке.

– Доставка пиццы!

– Открываю, – быстро ответил Зяма. – Ура!

В помещение быстро вбежал парнишка с тремя большими коробками. На правах хозяйки их приняла Люська и расплатилась, мы наловчились заказывать пиццу с доставкой в офис, так называем помещение нашей компашки, которую для солидности величаем организацией и планируем каким-то макаром превратить в партию. А что, в России любая хрень проходит…

Если Марина появляется со своими фирменными пирожками, это вообще праздник, но сегодня ее дождемся вряд ли, звонила и сказала, что завтра будет точно, у нас так клево!

Валентин и Зяма устроились за одним столом, Люська и подала им по куску на салфетке. Я слышал, как Валентин втолковывает прописные для него истины, хотя они прописные и для нас, но он в самом деле озвучивает их, огранивает в слова так, что и самим можно пользоваться, не роняя свой высокий интеллект:

– Раньше говорили, вернее, важно вещали, только, как говорится, власть имущие. Да еще те, кого эти власть имущие допускали до вещания через газету или телевидение. Но с приходом инета монополия на вещание рухнула, согласен? Сейчас тинейджер может прийти на любой форум, где обсуждается, к примеру, какой-то новый законопроект, изобретение или поездка президента в другую страну, и написать свое мнение. Если напишет грамотно и запятые на месте, то прочтут так же внимательно, как и реплику какого-нибудь академика, почетного члена всех академий мира.

Я увидел, что и другие начинают прислушиваться, пора вмешаться, сказал бодро:

– Отсюда вывод! Академиков единицы, нас – миллиарды! Врубились?

Валентин загадочно промолчал, Зяма ответил туповато, даже рожу скорчил, чтобы походить на Данила:

– Не.

– Голос любого сруна, – сказал я, – в инете фактически приравнен к голосу академика. Ну пусть не один к одному, но десять срунов – это уже глас народа. Любой академик, с которым заспорят десятеро, поднимет лапки и попросту смоется с форума.

Зяма хохотнул:

– Да еще от таких, как мы!

– Так что, – закончил я, – на всех форумах рулим и правим мы, сруны!

Валентин все так же молчал, смотрел темными запавшими глазами. Данил и Грекор подошли, послушали, Грекор сказал довольно:

– Ага! Рулим. Мы их всех на четыре кости поставим.

– Никакой академик с нами тягаться не сможет, – сказал я, – это четко. Так что мы уже осуществили главную задачу захвата власти: взять под контроль почту, телеграф… Сейчас инет – это и почта, и телеграф и вообще почти все. Мы фактически уже захватили власть над обществом, но еще не сумели сами этого понять…

Я сделал паузу, в мозгу крутится нечто очень важное, Валентин наконец пошевелился и бросил негромко:

– …и воспользоваться.

– И воспользоваться, – повторил я громче. Остановился, сам озадаченный тем, что брякнул, наконец проговорил с усилием: – Нам просто надо сесть и подумать, как воспользоваться уникальным шансом, который нам дала эта сраная демократия.

Они умолкли и смотрели на меня чуточку испуганно. Я сам чувствовал себя испуганным, все-таки ломать – не строить, а срать – не убирать за срунами. Мы привыкли ломать, а сейчас вроде надо придумать что-то созидающее… правда, для того, чтобы потом срать еще больше, чаще и даже там, где пока что и сейчас насрать не удается.

Зяма сказал нерешительно:

– Тогда… мы становимся легальной оппозицией? Или несистемной, как теперь говорят?

Я посмотрел на Валентина, но тот помалкивает, я сказал с неохотой:

– Сколько бы ни облагораживали роль оппозиции, как бы ни старались придать ей нужные и как бы полезные функции, но давайте будем откровенными хотя бы между собой! Это те же сруны, только в хороших костюмах и при галстуках. В абсолютном большинстве ими движет то же самое, что и нашими молодыми орлами, что срут в лифте и на лестничной площадке.

Данил напомнил мрачно:

– Ты сам сказал, им стараются придать полезные функции!

– Да, – согласился я, – бороться со срунством невозможно, а когда невозможно – умные люди стараются возглавить. И постараться получить по максимуму.

– По максимуму, – проворчал Зяма, – это баллотироваться в Госдуму и на президента. У нас такой задачи нет.

– Пока нет, – сказал Валентин многозначительно.

– Пока нет, – согласился Зяма, не замечая подтекста. – Значит, мы должны сохранить здоровую идею срунства и не поддаваться на все попытки сузить нашу деятельность легальной оппозицией. Пусть даже не только правительству, а всему обществу, его морали и правилам. Конечно, ханжеских.

– А какие ханжеские? – спросил новичок Гаврик.

– Все ханжеские, – ответил Зяма твердо. – Мы вообще за мир без правил!

– Анархисты?

– Нет, анархисты отрицают только власть, – пояснил Зяма терпеливо. – Центральную причем. А всю остальную приветствуют. Анархия – мать порядка, а это значит, что сперва убрать власть, а потом в том правильном, что вырастет на безвластии, – закрутить гайки, и получится порядок! Как на кладбище.

Я постучал по столу:

– Тихо, не уходите в сторону! У нас нерешенный вопрос: что ответим, если нам предложат бонусы в обмен на ограничение нашей благородной деятельности?

Зяма уточнил:

– Это называется таким ругательным словом, как легализация.

– Легализация незаконно нажитых доходов, – сказал с тоской Грекор, – легализация наворованного, легализация подполья… Даже не знаю, стоит ли нам выходить в открытую? Сами себе свяжем руки… Что там слышно о митинге?

– Уже разрешен, – отрапортовал Зяма. – Торгуются только насчет места.

– Так вроде на Болотной?

– Да, но оппозиция желает идти туда через весь город и чуть ли не по Красной площади с песнями «Долой власть!». Сейчас согласовывают маршрут.

Данил хищно оскалил зубы, в самом деле белые и с крупными клыками, как у волка.

– Нам не это важно. А вот сумеем подраться или нет…

– На этот раз сумеем, – заверил я. – Главное, не они, а мы.

Во второй комнате половина нашей команды с восторгом смотрит ремейк «Полицейской академии». Все с большими ломтями пиццы в руках, ржут, едва не давятся, хлопают друг друга по плечам и спинам, а когда пошли гонки по городу, Василек чуть не захлебнулся пивом.

Валентин улыбнулся, сказал мне почему-то грустно:

– А я застал еще время, когда был не телесериал, а просто фильм… Успех был грандиозный, сразу же начали штамповать одну серию за другой. Как я тогда ржал и с каким удовольствием смотрел!

– А че, – спросил я, – сейчас хуже, что ли? Ну, сериал, конечно, растянутее, зато сколько новых хохм!

Он грустно вздохнул:

– Да все мое образование виной. Понимаешь, Анатолий, когда отягощен интеллектом, да еще и приличным образованием, то пиши пропало. Половину радостей простого человека сразу вычеркиваем, а в оставшейся половине ковыряемся долго и брезгливо, отыскивая высокое, но что еще и веселое…

Я покосился в распахнутую дверь, где в этом время веселые балбесы устроили новую козу своему начальнику.

– А чем этот сериал тебе не то?

– Все то, – заверил он, уловив в моем голосе недовольство. – Просто, когда видишь, как все устроено, половина удовольствия теряется. Хотя фильм наш, наш!.. Смотри, группа придурков, что не хочет ни учиться, ни работать, идет наниматься в полицию, так как мэр велел принимать всех. Полицейское начальство в шоке, но приказ надо выполнять, и вот придурки засирают все, что могут, пакостят непосредственным командирам, то выставляют их голыми на улицу, то вместо шампуня подкладывают тюбик с клеем…

Я гоготнул:

– Наши люди!

– Наши, – согласился он. – И смотри, одних фильмов я посмотрел семь штук, а теперь вот огромный сериал забабахали. А смотрят не только сами сруны, что очень важно…

– Почему?

Он вздохнул, но затем расправил плечи и сказал значительно:

– А потому, что срун сидит в каждом из нас. В каждом с виду очень приличном и порядочном человеке. И не просто сидит, а вцепился когтями, пророс не только в печенку, но и в психику. Иначе бы нормальный человек сочувствовал начальнику полиции, над которым так измываются, но почему-то сочувствует этим срунам? Почему?

Я подумал, перескочил через очевидный ответ, сказал с нажимом: