Три метра над небом. Я хочу тебя - Моччиа Федерико

— А-а… — Клаудио с облегчением вздыхает. — Представь себе, дорогая, по правде говоря, я об этом тоже совершенно забыл. К тому же мне позвонил Фарини и предложил мне сегодня отыграться в бильярд, представляешь! Теперь-то уж он точно перейдет в нашу компанию!

— Здорово, я рада! Значит, прими душ и расслабься. Если ты снова проиграешь, он будет думать, что ты делаешь это специально, чтобы доставить ему удовольствие.

— Ты права, сегодня я его побью.

Клаудио раздевается и заходит в душ. Он расслабляется под сильной струей воды. Вот и чудно, думает он. А она еще чувствует себя виноватой. Он спокойно может поехать в гостиницу «Марсала» и получать удовольствие до поздней ночи. Как же ему везет… Знал бы он, насколько он ошибается. Раффаэлла только что поставила точку в своем плане. Несомненно, план не просто прекрасен. Он дьявольски хорош. Клаудио закрывает кран. Быстро вытирается, возбужденный внезапной возможностью легко уехать из дома, и нежно прощается с Раффаэллой.

— А ты что? Не едешь?

— Нет, мы собираемся около десяти. Так что я дождусь Даниелу, она скоро вернется, мне хочется ее встретить.

— Ты права. Передай ей привет, и хорошего тебе вечера.

— И тебе.

Раффаэлла, улыбаясь, провожает его. Клаудио поспешно выскакивает за дверь. Но если бы на затылке у него были глаза, он бы увидел, как эта улыбка превращается в ужасную гримасу. Гримасу женщины, знающей, что ей делать. Раффаэлла берет домашний телефон и звонит обеим дочерям. А потом всем своим близким подругам, которые могли бы искать ее по ее телефону. И всем им говорит одно и то же. Всем говорит одну и ту же ложь.

67

Чуть позже я сижу в машине с Балестри. Я принес ему пиво. Он ведет машину весело и спортивно, надеюсь — не только из-за пива.

— Ну вот. Приехали.

Виа Гроттаросса. Выходим. Напротив виллы припарковано несколько машин, но я ни одну не узнаю. Балестри звонит в домофон. Кореи. Фамилия тоже незнакомая. Гвидо с любопытством смотрит на меня, похоже, ему весело.

— Гвидо, а ты, часом, не ошибся адресом? Что-то я не вижу тут мотоциклов. Корси, кто это?

— Это вилла, все нормально. Успокойся. По крайней мере, одного человека ты там точно знаешь.

Нам открывают калитку. Мы входим. Вилла очень красивая, окна в разноцветных занавесках выходят во двор. Полупустой бассейн отдыхает в ожидании майских дней, а рядом — теннисный корт с красной землей и натянутой сеткой, которая как бы охраняет ее. Улыбающийся швейцар ждет нас у двери и отступает в сторону, давая пройти.

— Спасибо.

Гвидо с ним здоровается. Похоже, они знакомы.

— Карола здесь?

— Конечно, здесь, заходите.

Он ведет нас по коридору. На стенах великолепной библиотеки — картины с подсветкой, старинные книги, китайские вазы и хрусталь. Все это стоит на полках светлого дерева. Швейцар открывает дверь в гостиную и отходит в сторону. Там много людей. Какая-то девушка бежит нам навстречу.

— Привет!

Она обнимает Гвидо, очень нежно целует его, но не в губы. Наверное, это и есть Карола.

— Тебе все же удалось?

Гвидо с улыбкой поворачивается ко мне, как бы говоря: «Конечно, Карола, разве ты не видишь, кто это?». Карола смотрит на меня. Какое-то удивление проскользнуло по ее лицу. Она смотрит на меня внимательно, как бы оценивая. Чуть закрывает глаза, зажмуривая их, как будто не верит, что я… это я.

— Но он… Это он?

Гвидо улыбается.

— Да, это он.

— Да, я думаю, это действительно я… обычно меня зовут Стэфано. Для друзей — Стэп… но «он» — так меня никогда не звали… Он? Вы мне объясните, в чем дело?

И вдруг через приоткрытую дверь, из гостиной, полной незнакомых людей, сквозь отдаленные и неясные голоса, из-за старинных книг и картин, написанных много лет назад, я слышу смех. Ее смех. Смех той, по которой я так скучал, той, которую я так долго искал, той, которая мне снилась тысячу ночей. Баби. Баби. Баби сидит на диване посреди гостиной, она в центре внимания, она рассказывает что-то и смеется, и все смеются за ней следом. А я, в полном одиночестве, стою и слова вымолвить не могу. Как долго я ждал этой минуты. Сколько раз в Америке, погрузившись в воспоминания, стараясь не думать о болезненных моментах, о разочарованиях, я погружался все глубже и глубже, туда, где находил ту улыбку. И вот она здесь, передо мной. И я должен с кем-то ее делить. Делить то, что было моим, только моим. И вдруг я чувствую, что бегу по лабиринту, состоящему из трепетных мгновений: наша первая встреча, первый поцелуй, первый раз… и немыслимый взрыв моей любви. К тебе. И в этот миг я вспоминаю все, что я не смог тебе сказать, всю красоту моей любви — я так хотел, чтобы ты знала о ней. Как бы я хотел показать тебе ее. Я, простой смертный, допущенный к твоему двору, опустившийся на колени перед самой твоей простой улыбкой, перед величием твоего царства, я хотел бы показать тебе мое. На серебряном блюде, вытянув руку в нижайшем поклоне, я хотел бы преподнести тебе мой дар — то, что я испытывал к тебе: безграничную любовь. Вот, моя госпожа, видишь, все это — твое. Только твое. Оно простирается дальше морей, дальше горизонта. И еще дальше, Баби, — выше звезд, выше неба, и еще дальше — дальше луны и всего невидимого. Вот что такое моя любовь к тебе. И это не все. Потому что это только то, что мне дано знать. Моя любовь к тебе больше, чем то, что мы можем увидеть, больше, чем дано нам познать. Вот это, и еще многое другое, я хотел бы тебе тогда сказать. Но не смог. Я не смог сказать тебе ничего, что бы ты хотела услышать. А сейчас? Что бы я мог сказать сейчас девушке, что сидит на диване? Кому я могу показать чудеса этой огромной империи, которая принадлежала ей? Я смотрю на тебя, и тебя больше нет. Куда ты делась? Где та улыбка, что лишала меня всякой уверенности, кроме уверенности в том, что счастье возможно? Я хотел бы незаметно исчезнуть, но уже поздно. Это ты. Баби медленно оборачивается ко мне.