Харбин - Анташкевич Евгений Михайлович

Адельберг снова услышал стон, на этот раз намного тише. На полянке, образовавшейся под сросшимися кронами кустов, лежали ещё двое: один – раскинув руки, на спине, с торчащим из горла ножом; другой – скорчившись на левом боку и поджав колени под самый подбородок. В подрагивавшей руке он сжимал направленный в сторону Адельберга револьвер, но курок был не взведён, и, скорее всего, у раненого уже не было сил выстрелить.

Адельберг спокойно подошёл к нему, взял мягко вывалившееся из обессиленной кисти оружие и попытался повернуть раненого на спину. Тот застонал и стал что-то бормотать; он был в полусознании и, очевидно, уже не понимал, что происходит.

Александр Петрович перевернул его и увидел, что другую руку тот прижимает к животу и между его пальцами липко сочится кровь. Он убрал руку, разорвал куртку и оголил живот – рана была тонкая и широкая.

«Да, – подытожил он. – Эти двое сошлись врукопашную».

Адельберг осмотрелся, рядом с убитым лежала японская «ари-сака» с примкнутым штыком; он взял её в руки, стёр со штыка об листву подсохшую кровь и передернул недосланный затвор, патрон выскочил и, кувыркаясь, улетел в траву.

«Выстрелить не успел, заело, и пошёл в штыки…»

Теперь ему стало ясно, что опасаться уже, скорее всего, некого.

Адельберг открыто, в полный рост вернулся к речке, нашёл в лодке медную посудину, похожую на котелок, ополоснул её и набрал воды; на одном из убитых он увидел торчащую из-под куртки белую рубаху, он разорвал её на полоски, намочил, вернулся к раненому и стал обмывать ему рану.

«Не жилец!» – подумал Александр Петрович.

Последнюю мокрую полоску сложил и положил китайцу на лоб, тот снова застонал и задрожал веками, пытаясь открыть глаза.

– Лежи, не шевелись! Я постараюсь тебе помочь, – сказал Александр Петрович без всякой надежды на то, что тот его слышит.

– Рус капитана, – вдруг прошептал мёртвыми губами китаец, – моя умирай… – и снова потерял сознание.

Адельберг не ожидал этого, удивлённо посмотрел на него, и в этот момент китаец показался ему знакомым. Адельберг внимательно всмотрелся в его обросшее редкой бородой лицо и прижатые к животу руки.

– Антошка! – осенило его, от неожиданности он сказал это в голос, но китаец лежал без памяти.

«Скорее за сумкой!»

Он бегом преодолел расстояние до того места, где оставалась его походная сумка, и вернулся обратно, достал бинт, йод, обработал рану, разломил патрон, присыпал порохом сочащийся кровью разрез и поджег. Порох вспыхнул, китаец дернулся всем телом и тут же обмяк. Адельберг приложил к ране сухую марлевую салфетку. Рану надо было как-то перевязать, он приподнял китайца под поясницу, пытаясь просунуть руку с бинтом, тот снова застонал и открыл глаза.

– Тихо, тихо, сейчас тебе будет полегче. Протерпи!

– Не надо, капитана! Моя умирай! – Китаец тяжело дышал, засасывая воздух, но телом двигал, инстинктивно помогая Адельбергу сделать перевязку. – Лодка! Сумка! Маленький месок, цяй, китайск! Неси!

Завязав бинт и подложив под голову китайцу свою сумку, Адельберг взял медную посудину, сбегал за водой, нашёл в лодке мешочек с какой-то сухой травой и развёл костёр; пока закипала вода, заваривался, а потом остывал отвар, было время оглядеться.

– Пусть валяйся! Фее собака! Его волк кушай, – слабым голосом вдруг заговорил китаец. – Они – предатель!

– Все предатель? И все убиты?

– Не знай, кого бить! – Китаец попытался улыбнуться. – Все волос цёрный, борода длинный. «Саньга братка – ига ян!»

«Он ещё шутит! – подумал Александр Петрович. – Действительно, как братья, и не разберешь, все одинаковые, – на одно лицо».

– Что не поделили?

– Хунхуцзы-сабака! Рус золото – много. Царек! Моя хотела Цицихаэр ходи! Хорони! Вся жизнь хоросо зыви!

– И как, дошёл до Цицикара?

Китаец, а он действительно был похож на Антошку, тяжело дышал. Адельберг, поддерживая его под голову, поднёс к губам остывающий отвар, и тот стал понемногу прихлёбывать.

– Не-а! Из Сахалян моя усол, до Цицихаэр не досол, сам видис! Моя друга – три! Лодка цизолый! Два дно! Там золото!

– Зачем ты мне это сказал? – спросил Адельберг, продолжая держать посудину, из которой китаец отхлёбывал отвар. – Вдруг я тебя ограблю, а золото возьму себе?

– Грабить мозна зивой, а моя узе умирай! Моя грабить нельзя! Золото бери. Твой!

– Ну, ты ещё не умер, ещё будешь жить…

– Не! Моя знай, моя нету! Золото бери и в Цицихаэр дядька отдавай. Он с тобой делися!