Харбин - Анташкевич Евгений Михайлович

Адельберг замолчал.

– Ну? – нетерпеливо спросил Байков.

– Всё произошло в течение нескольких секунд: два взрыва, яма, третий взрыв, и тогда я понял, что третий снаряд предназначался мне… И ещё я понял, что больше сюда стрелять уже не будут, потому что красный корректировщик наверняка принял попадание в того бежавшего мужчину с белой повязкой, добровольца, за попадание в меня. Сами понимаете, засечь такую подмену, на таком расстоянии, было невозможно. Когда до меня это дошло, их корректировщик, скорее всего, был уверен, что я убит, и стал искать другую цель.

– А доброволец? – одновременно спросили и Байков, и Устрялов.

– Доброволец? Вот это было любопытно. Вы уж простите меня за такой длинный рассказ, но это было самое интересное. Я посмотрел в ту сторону, куда он должен был упасть, потом посмотрел на город и зацепился взглядом за колокольню, где, скорее всего, засел тот самый корректировщик, и в этот момент прямо у меня на глазах верхушка колокольни лопнула, эдак бесшумно брызнула красным огнём и исчезла. И знаете, что я подумал?

– Что?

– А я подумал: «Молодцы! Вот тебе! Ленин! Прямым попаданием!»

Байков ухватился за живот:

– Как ты подумал? «Вот тебе! Ленин»?

– Да, я так и подумал!

Байков и Устрялов смеялись так громко, что вошедший в этот момент Кузьма Ильич застыл в дверях.

– Что это вы, господа?

Вытиравший слёзы Байков только замахал ему рукой: мол, входите и не мешайте.

– А дальше? Что было дальше? С этим добровольцем? – пытаясь как-то сдержать смех, спросил Устрялов.

– А представьте себе, ничего! Я выбрался из своей ямы и увидал его. Он лежит и, гляжу, даже пытается приподняться, эдак на локтях. Сами понимаете, мы привыкли ко всяким положениям смерти, но тогда она только повисела над нами и уже куда-то улетела, наверное, искать себе другую жертву. А человек был жив и даже не ранен, у него только были начисто срезаны подмётки сапог, и из них торчали, никогда этого не забуду, розовые ступни. Я тогда даже подумал про смерть, что, мол, о! неудачница! А доброволец тряхнул головой и сел, его кепка лежала чуть поодаль, она была вся изорвана и растерзана, как будто бы её грызли собаки. Я его спросил: «Вы можете идти?» Он посидел ещё, поводил из стороны в сторону глазами ошалелыми, потом попытался подняться, пошатнулся… ну я подхватил его, и так мы с ним до штаба и добрались. Вечером отряд Каппеля собрался, сели на катера и баржи, и мы отвалили от берега… Вот так я в мыслях распорядился жизнью вождя… и спас добровольца, наверное!

Байков ещё продолжал смеяться, а Устрялов спросил с серьёзным видом:

– И что, так бывает, чтобы снаряд разорвался под ногами у человека, и только срезал у него подметки с сапог, и даже сорвал кепку, а человеку при этом – ничего?

Байков немного упокоился и ответил за Адельберга:

– Бывает, Николай Васильевич! Всякое бывает! Помнишь, Саша, – он обратился к Адельбергу, – у нас под Львовом одному прапорщику снесло половину черепа? Помнишь? Скальпировало и даже мозг оголило? Так он ещё трое суток жил. Представьте себе, сидел на лазаретной койке, выковыривал кусочками свой мозг и ел его. Помнишь? Потом, правда, умер!

Устрялов услышал это и даже отодвинул рюмку, которую уже намеревался выпить.

– Разные бывают случаи. Бывают и такие, что вспоминать не хочется. Саша, ты не ездил в полк, который стоял в лесу, и его накрыла австрийская тяжёлая артиллерия, в каком же году-то это было? – Байков задумался. – Вот так! Уже и запамятовал!

– Нет, но я помню этот случай по сводкам!

– Вот там было – не приведи господь! Действительно смотреть было страшно. Думали, что густой лес укроет и спасёт, а всё вышло наоборот. Крупнокалиберные снаряды превратили лес в острые иглы и спицы. Стволы расщепило, людей рвало не только снарядами и осколками. Снаряды разрывали деревья, а те разрывали людей, да ещё как, – представьте себе тела или части тел, нанизанные на расщеплённые стволы, как на зубочистки, только гигантских размеров. Весь полк был уничтожен. Не осталось даже раненых. По крайней мере, пока мы туда добрались, точно никого не осталось, а шли-то всего часа три! Вот как бывает. Но и это, скажу я вам, не самое страшное.

– А что же?

– Сотни целёхоньких трупов, сваленных на городской площади: дети, женщины…

– Это ты про киевскую ЧК?

– Про неё, родимую! А вы сожалеете, что в Москве может умереть Ленин… и что-то начнется…

– Ладно, господа, что мы всё старое перетряхиваем, может быть, ещё одну партию?