V. - Пинчон Томас

Будучи штатским шахтмейстером, получающим жалованье от правительства, он, среди прочих излишеств, вынужден был отказаться от роскоши видеть в них живых людей. Это касалось даже наложниц. Каждый имел их несколько: одних только для работы по дому, других — для удовольствия, ибо семейная жизнь тоже стала делом коллективным. Никто, за исключением высших офицеров, не имел их в единоличном владении. Нижние чины — военнослужащие и десятники, к которым относился и он, — пользовались ими из общего котла — из обнесенной колючей проволокой зоны неподалеку от лагеря холостых офицеров.

Непонятно было, кто из женщин лучше проводит время в смысле жизненных благ — жившие за колючей проволокой куртизанки или работницы, пристанищем которым служила большая загородка из колючего кустарника ближе к пляжу. Рассчитывать приходилось преимущественно на женский труд — мужчин по понятной причине не хватало. Обнаружилось, что слабый пол пригоден для выполнения определенных видов работ. Женщин, например, можно впрягать в тяжелые телеги, груженые поднятым со дна гавани илом, или отправить носить рельсы для железной дороги, прокладывавшейся через Намиб к Китмансхупу. Не удивительно, что место назначения напоминало ему старые деньки, когда он помогал конвоировать чернокожих. Нередко он грезил наяву под подернутым дымкой солнцем, вспоминая источник, под завязку забитый черными трупами, их рты, уши и ноздри наполнены россыпями зеленых, белых, черных, переливающихся мух и их личинок; человеческий костер, пламя которого, казалось, достигает Южного креста; хрупкость костей; разверзнутые телесные полости; неожиданная тяжесть даже самого хилого ребенка. Но здесь не могло быть ничего подобного: они были организованы, приучены работать en masse тебе приходилось следить не за скованным цепями этапом, а за двумя длинными шеренгами женщин, носивших рельсы с прикрепленными к ним железными шпалами. Как и любая небрежность во время тех переходов, падение одной из женщин приводило лишь к частичному увеличению нагрузки на других, а не к замешательству и беспомощности. Лишь однажды на его памяти случилось нечто подобное. Возможно, причиной тому послужили туман и холод, которые на предыдущей неделе были сильнее обычного — из-за этого их суставы могли воспалиться, — в тот день у него самого болела шея, и он с трудом повернул голову узнать, что случилось. Так или иначе, но внезапно раздался вопль, и он увидел, как одна из женщин споткнулась и упала, увлекая за собой остальных. У него защемило сердце, ветер с океана наполнился благоуханием: то был кусочек прошлого, словно проступивший сквозь рассеявшийся туман. Он подошел, убедился, что упавший предмет переломил ей ногу, вытащил ее, не позаботившись приподнять рельс, и, скатив вниз по насыпи, оставил там умирать. Это пользу, подумал он, — на время отвлекло от ностальгии, которая на том побережье являлось разновидностью уныния.

Но если живущих за колючим кустарником изматывал труд физический, то жившие за колючей проволокой могли с такой же легкостью утомиться от труда сексуального. Некоторые военные принесли с собой странные идеи. Один сержант, стоявший слишком низко на служебной лестнице, чтобы заслужить мальчика (мальчики были редкостью), обходился как мог безгрудыми девочками-малолетками — брил им головы, держал голыми, если не считать севших армейских рейтуз. Другой заставлял партнерш лежать неподвижно, наподобие трупов. За любые сексуальные реакции — внезапный вздох или непроизвольное подрагивание — он налагал дисциплинарные взыскания элегантным, украшенным драгоценными камнями шамбоком, изготовленным на заказ в Берлине. Так что если женщины о чем-то подобном и думали, они не делали большой разницы между колючками кустарника и стали.

Сам он мог стать счастливым в этой новой коллективной жизни, мог сделать карьеру в строительстве, если бы не одна из его наложниц девочка-гереро по имени Сара. Она дала ему почувствовать всю его неудовлетворенность и, может, даже стала одной из причин того, что он бросил все и отправился вглубь страны за роскошью и излишествами, исчезнувшими (как он опасался) вместе с фон Трота.

Впервые он обнаружил ее в Атлантическом океане, в миле от берега на волноломе из темных лоснящихся камней, — согнувшись в три погибели, женщины таскали их на руках и с трудом, преодолевая боль, укладывали в отходившее от берега щупальце. Весь день небо было затянуто серыми простынями, а на западе над горизонтом висели черные тучи. Сначала он увидел ее глаза — в белках отражалось неторопливое волнение моря, затем — спину, разукрашенную рубцами от шамбока. Только похоть, полагал он, двигала им, когда, подойдя к ней, он жестом приказал положить камень, который она стала было поднимать, нацарапал и вручил записку для надсмотрщика ее зоны. "Передашь ему, — предупредил он, — или…" — и со свистом рассек шамбоком соленый ветер. Раньше их не нужно было предупреждать — благодаря "совместимости в работе" они доставляли записки, даже если знали, что там запросто может оказаться их смертный приговор.