Ключ к волшебной горе - Леонтьев Антон

– У мадам Новицких обнаружена опухоль в правом легком. Этим и объясняются ее боли и жалобы на здоровье. Увы, это не были выдумки капризной дамы.

– Это опасно? – спросила Полина, понимая, что, если бы опухоль не представляла опасности, никто бы не беседовал с ней таким образом.

– Я не специалист в области онкологии, мадмуазель, – сказал доктор Дюбуа. – Ваша матушка находится на попечении лучших местных врачей. Однако опухоль достаточно большая и вряд ли может быть извлечена оперативным путем. Кроме того...

Он взглянул на Льва Константиновича, и тот кивнул головой.

– Кроме того, опухоль проросла в соседние ткани и органы, что очень плохо. Я не могу делать прогноз на будущее. Судя по всему, это запущенная стадия. Если бы мадам Новицких предстала перед глазами специалистов раньше...

Полина в ужасе посмотрела на тетю Лиззи. О чем говорит доктор?

– Полина, тебе надо поехать в hospital[45], – распорядился отец. – Мама хочет видеть тебя!

– Но как же так! – закричала девушка. – Папа, ведь мы все были уверены, что мама хандрит! И вдруг выясняется, что у нее cancer![46] Но почему, боже мой, почему?

Внезапно она вспомнила фразу, которую слышала от цыгана прошлой ночью: «Теряя, мы обретаем». Но значит ли это, что предсказания начали сбываться? И значит ли это, что мама...

Полина не хотела и думать об этом. Быстро собравшись, она отправилась с отцом в госпиталь Варжовцов.

Больница – небольшое уютное здание в классическом стиле с колоннами – походила на второразрядный отель. С замиранием сердца девушка прошла в палату, где лежала Ксения Теодоровна. Мать разительно изменилась: взгляд потух, кожа, казалось, пожелтела и обтягивала скулы, как пергамент.

– Мама! – воскликнула Полина, бросаясь к кровати.

Ксения Теодоровна встретила ее слабой и вымученной улыбкой. Осознание того, что она больна в самом деле, и больна неизлечимо, изменило характер мадам Новицких: исчезла суетливость, она больше не жаловалась на боли, пропали мнительность и раздражительность.

– Полин, – произнесла женщина. – Как я рада видеть тебя! Я очень беспокоилась, очень беспокоилась...

Полина, несмотря на запрет докторов и отца, расплакалась. Ксения Теодоровна, гладя дочку по спине, тихо сказала:

– Полин, слезами горю не поможешь. Тебе придется привыкать к тому, что вы с отцом останетесь одни. Ты и так скоро выйдешь замуж... У вас все будет хорошо!

– Но «мама»! – произнесла Полина. – Почему ты говоришь так, как будто надежды не существует? Ведь доктора...

Ксения Теодоровна махнула рукой и проговорила:

– Теперь я понимаю, какой обузой была для вас. Я закатывала истерики из-за малейшего приступа, по большей части, мною же и выдуманного. О, Полин, я не боюсь смерти! Когда ее нет, есть мы, а когда есть она, то нет нас.

Полина снова разрыдалась, и Ксения Теодоровна принялась успокаивать дочь. Вечером, после еще одного детального осмотра, состоялся консилиум врачей. Вердикт был неутешительным – Ксения Теодоровна была обречена, ей оставалось жить не более трех-четырех недель.

Лев Константинович, полностью сбитый с толку такими страшными перспективами, немедленно связался с известными европейскими специалистами. Через три дня в Варжовцы прибыл профессор Нейман из Вены и профессор Шуленбург из Дании. Однако и эти два корифея, считавшиеся богами в области онкологии, только подтвердили выводы своих местных коллег.

Курорт превратился в ловушку, от него повеяло близостью могилы. Доктора рекомендовали не подвергать больную долгому и утомительному путешествию по железной дороге, да и сама Ксения Теодоровна, слабевшая на глазах, призналась, что не хочет покидать Варжовцы.

Полина не могла поверить – всего лишь несколько дней назад жизнь казалась такой размеренной и великолепной, и вот... На вилле «Золотистые тополя» воцарились пессимистические настроения. Новицких добился от врачей разрешения забрать жену из госпиталя. На больничном автомобиле ее с великой предосторожностью доставили в особняк.

– Надежды ведь нет? – прошептала Ксения Теодоровна. – О, Лев, только не надо праздных слов. Иначе бы меня и не выписали из госпиталя. Ведь так? Запомни – я хочу умереть на рассвете!

Полина старалась как можно больше времени проводить рядом с матерью. В спешном порядке из Парижа прибыл Платоша. Полина понимала, что сейчас не время – не время заявить во всеуслышание, что она не хочет выходить замуж за молодого Крещинского. Ксения Теодоровна, которая все больше времени проводила в наркотическом забытьи (доза морфия увеличивалась с каждым днем), требовала, чтобы Полина и Платон сидели около ее кровати, при этом она фантазировала:

– Дети мои, я вижу... Вижу, что вас ожидает долгая и счастливая жизнь. Мне не дано присутствовать на вашей свадьбе и лицезреть своего первого внука, но что поделать... Вы же любите друг друга, и это так прекрасно!

Затем умирающая потребовала, чтобы Полина и Платоша взялись за руки и торжественно пообещали ей, что, став мужем и женой, никогда не будут ссориться и обманывать друг друга.

– Благословляю вас, дети мои, – прошептала Ксения Теодоровна. – А теперь мне нужно вздремнуть, я чувствую, что устала, устала, устала...

Дни, тянувшиеся бесконечно, складывались в недели, которые пролетали незаметно. Наконец настал момент, когда Ксения Теодоровна полностью погрузилась в искусственный сон, вызванный наркотическими препаратами. Доктора предупредили, что ей осталось совсем недолго.

– Она должна испытывать нестерпимые боли, – заметил венский профессор, – чтобы не допустить этого, мы и прибегаем к морфию. Однако мы достигли критической дозы – ее увеличение приведет к угнетению дыхательного центра и вызовет летальный исход!

Те дни Полина плохо помнила. Отец распорядился, чтобы она как можно больше времени проводила вне дома; вместе с Платошей они гуляли по набережной. О, когда-то – совсем недавно! – Платон признался ей в любви, и она, счастливая юная дурочка, была этому страшно рада. Когда-то – совсем недавно! – она увидела здесь впервые Славко. Когда-то – совсем недавно! – она проводила любимого на лодке в море.

Прошлое исчезло, будущего еще не было, она жила страшным настоящим. Отдыхающих в Варжовцах поубавилось, несмотря на то, что сезон был в самом разгаре.

– На днях французский президент Пуанкаре навестил государя в Петербурге. А вчера Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум, – пояснил ей Платоша.

Полина, чтобы забыться, слушала его болтовню о политике, светские сплетни и размышления касаемо того, как они устроят свою совместную жизнь в Санкт-Петербурге.

– Сербия удовлетворила почти все пункты ультиматума, за исключением всего нескольких, в том числе – аннексия собственной территории войсками императора Франца-Иосифа. В Париже, где я был недавно с отцом, веют ветры войны, быстрой и победоносной. Франция хочет посчитаться с рейхом за унизительное поражение под Седаном и провозглашение Германской империи в Зеркальном зале Версаля. Габсбург разорвал официальные отношения с Сербией. И все из-за смерти эрцгерцога и его жены! Если за этим последует объявление войны, то Россия, а вместе с ней и связанные с нашей страной союзным пактом Британия и Франция тоже могут оказаться на грани вооруженного конфликта с Австро-Венгрией и ее ближайшей союзницей – Германией. Судачат, что именно честолюбивый немецкий кайзер толкает престарелого Франца-Иосифа, находящегося одной ногой в могиле, к новой европейской войне! Полин, я уверен, что если войне быть, то наши доблестные войска в два счета надают по шее обоим воинственным императорам и мы через пару недель окажемся в Берлине и Вене!

Отъезд некоторых отдыхающих объяснялся напряженной политической ситуацией, хотя еще многие считали, что кризис разрешится сам собой и нечего прерывать отпуск у Адриатики.

Двадцать восьмого июля, как и ожидалось, Австро-Венгрия объявила войну Сербии, столица последней, Белград, подверглась артиллерийскому обстрелу. День спустя Россия начала мобилизацию в пограничных с Австрией регионах, а еще по прошествии суток была объявлена всеобщая мобилизация.

Полине все это было совершенно безразлично. Тридцать первого июля, ранним утром, когда рвано-сизая мгла еще окутывала Варжовцы, ее разбудил отец. Полина подскочила с кровати – она спала одетой – и произнесла:

– Папа?

Лев Константинович только и сказал:

– Иди за мной, Полин! Ты должна попрощаться с Ксенией!

В спальне матери собралось несколько врачей, в углу вытирала слезы кружевным платочком мадмуазель Шнайдер, тетя Лиззи держала за руку мадам Новицких. Полина поцеловала маму в лоб – та была уже несколько дней без сознания. Жизнь еле теплилась в ее теле.

– А теперь прошу всех удалиться! – сказал Лев Константинович. – Да, да, абсолютно всех!