Ключ к волшебной горе - Леонтьев Антон

Макс прикоснулся холодными чужими губами к щеке Полины. Чиновник продолжил:

– Вот ваше свидетельство о браке, господин Триссарди, госпожа Трбоевич. Вы изъявили желание оставить свою прежнюю фамилию. Как супруга гражданина Франции, постоянно проживающего на территории Германии, вы имеете право сопровождать своего мужа. Мы уже связались с нашими немецкими коллегами, процедура была ускорена, поэтому вы получите въездную визу, когда прибудете во Францию.

Он потянул Полине ее паспорт. Затем, попрощавшись, чиновник ушел. Андре бросился на шею Максу и воскликнул:

– Мой дорогой, как же я рад за Полину! Но ты ведь не бросишь меня, скажи-ка честно?

Праздничный обед больше походил на поминки. Так это и было – Полина прощалась со Славко, с Россией и прежней жизнью. Володя странно затих.

На следующий день был назначен отъезд. Макс взял Полину под руку и сказал успокаивающим тоном:

– Запомни, ты – моя жена! И никто не имеет права задержать тебя! Они не рискнут пойти на громкий скандал, тем более на предстоящий процесс приглашены зарубежные журналисты. Если ты окажешься на скамье подсудимых, это будет иметь международный резонанс.

Они спустились в холл. Полина, одетая в пальто с меховым воротником, чувствовала на себе злобные взгляды. Она крепко держала за руку Володю, Макс поддерживал ее за локоть. Позади семенил Андре, который жаловался на отвратительный сервис. В фойе их окружили иностранные репортеры, защелкали вспышки фотоаппаратов, посыпались вопросы. Полина видела военных, стоявших в стороне. Они о чем-то переговаривались, не решаясь, однако, при зарубежных журналистах подойти к ней.

Багаж погрузили в автомобили, процессия направилась в столичный аэропорт. Там их ждал рейс на Париж. Пограничники с пристрастием проверили документы Полины. Макс ни на секунду не отпускал ее от себя.

Внезапно Полину как хлыстом ударили – она заметила облаченного в кожаную шинель Платона. Он неспешно подошел к пограничнику, который вертел ее паспорт с французской визой, брезгливо взял в руки свидетельство о браке.

– Ну что же, госпожа Трбоевич, – делая ударение на слове «госпожа», произнес Платон. – Мои самые искренние поздравления по поводу вашего скоропалительного замужества. Не прошло и суток с момента трусливого самоубийства вашего мужа-предателя, как вы нашли себе нового ухажера. Значит, вы теперь покидаете нашу страну? Бежите в логово фашизма. К своим хозяевам, так сказать...

Глаза Платона метали молнии, он был явно взбешен тем, что Полина ускользает от него. Несколько часов назад, ранним утром, он имел серьезный разговор с товарищем Берией – Лаврентий Павлович, не стесняясь в выражениях, высказал Крещинскому все, что думает о провале запланированного ареста.

– Придурки, неучи, идиоты! – вопил, брызжа слюной, нарком. Крещинский был уверен, что это фиаско ему еще припомнят. – Как ты допустил, чтобы они заключили брак! Товарищ Сталин был крайне разочарован! Теперь что, достаточно выйти замуж за иностранца, чтобы бежать из страны?

– Ее муж – известный на весь мир композитор и пианист, – ответил тогда Платон. – Если мы арестуем Полину Трбоевич, то это приведет к обострению отношений между СССР, Францией и Германией. Триссарди покровительствует кто-то из нацистской верхушки.

Берия мгновенно успокоился. Он знал, что товарищ Сталин уже в течение многих лет пока что безуспешно пытается наладить дипломатические связи с рейхом. Арест жены французского гражданина, живущего в Германии, способствовать этому не будет. Переговоры снова зайдут в тупик, и Иосиф Виссарионович будет недоволен, потребует узнать, кто виновник, и ему донесут – Берия все затеял! Лаврентию Павловичу ой как не хотелось повторить судьбу своих несчастных предшественников.

– Ладно, черт с ней, с Трбоевич, пусть валит за границу, – дал отмашку всемогущий нарком. – Но учти, Платон, больше никаких проколов! Процесс будет освещаться зарубежной прессой, мне нужны признания и покаяния! – И, загадочно сверкнув пенсне, добавил: – А когда надо, партия припомнит тебе, товарищ Крещинский, этот позорный провал. Так что учти, учти...

Платону стало не по себе. Неудача с Полиной могла вполне поставить крест на его карьере. Поэтому он и был так зол, поэтому и приехал в аэропорт, чтобы увидеть ее в последний раз.

Но только ли поэтому? Или он ее любит? Крещинский и сам не знал, что сильнее кипело в нем – бледная ярость или подспудная любовь.

– Заберите! – Он швырнул в лицо Максу паспорт Полины и свидетельство о браке. – Желаю вам счастливой супружеской жизни! Всего хорошего!

Полина запомнила безумный, страшный взгляд Платона. Она оказалась в салоне небольшого самолета, через несколько минут он стартовал, и они отправились в Париж. Прибыв во французскую столицу, они через три дня получили въездную визу в Германию для Полины и Володи и оттуда полетели в Кельн, где и жили Макс с Андре.

Вечером того же дня они прибыли на роскошную двухэтажную виллу, стоявшую в центре старинного сада. Здесь и жил знаменитый композитор и музыкант Макс Триссарди.

– Как я рад снова оказаться дома! – вздохнул Андре. – Ах, Полин, признайся, ведь все обставлено с бездной вкуса! Это я все выбирал!

Полине и Володе отвели целое крыло на втором этаже. Полине пришлось привыкать к сумбурной жизни Макса и его любовника. Большую часть дня Триссарди проводил в музыкальном салоне, где стоял огромный белый «Стенвей», который принадлежал когда-то Пуччини. Андре занимался домашним хозяйством и отвечал за организацию приемов и выступлений.

Только там Полина ощутила безмерную боль. Она осознала, что Славко больше нет. И эта мысль едва не убила ее саму. Теряя, мы обретаем? Нет, этого не может быть!

В апреле 1937 года ей исполнилось сорок. Боже, думала Полина, зарывшись лицом в мягкие подушки, половина ее жизни прошла. А на самом деле прошла вся жизнь – Славко с ней нет! Она запретила отмечать свой юбилей и проплакала весь день в спальне, не откликаясь на стук.

И потом, когда бессонница одолела ее, а в черноте ночи мерещились всякие кошмары, она проскользнула в спальню Макса (на огромной двуспальной кровати под балдахином со страусиными перьями, укрытые одним одеялом, возлежали Триссарди и Андре), взяла из ванной пузырек с сильнодействующим снотворным.

Полина растворила в бокале с минеральной водой двадцать таблеток, вода приобрела беловатый оттенок, сизые хлопья осели на дне. Всего несколько глотков – и она заснет навсегда. И окажется вместе со Славко – конечно, в том случае, если после смерти вообще что-то есть.

Смертоносный бокал манил ее, зазывая. Полина поднесла его к губам. Ей вспомнилась ее первая встреча со Славко в далеком 1914 году на набережной в Варжовцах, около продавца морских чудищ. Вспомнилась их прогулка по цыганской ярмарке. И то, как он спас ее от фатального прыжка с Эйфелевой башни.

Правильно ли она поступает? Слезы капали у нее из глаз, Полина отшвырнула от себя бокал, который, упав на ковер, разбился – мгновенно появилось мокрое пятно. Она думает о себе, исключительно о себе! Как же тяжело Володе, хотя ребенок ни единым словом не обмолвился о том, что терзает его! Она ни за что не оставит его!

Так она стала возвращаться к жизни. Однако Полина замечала, что с каждым днем свободы становится все меньше и меньше, монументальная фигура фюрера возвышалась над всем, отбрасывая загробную тень на Германию и Европу.

Полина видела массы, которые в едином порыве приветствовали безумных вождей и аплодировали их безумным речам. Сопротивление подавлялось, тайная полиция, гестапо, арестовывала непокорных. Еврейские лавки закрывались, конфисковывались или подвергались разграблению. Инакомыслие преследовалось, интеллектуальная элита покидала страну.

Германия во многом напоминала ей Советский Союз. Деятелям искусств с еврейскими корнями было запрещено выступать публично, а поклонников однополой любви отправляли в концлагеря. Макса спасало заступничество сановного нациста, который восторгался его талантом и время от времени устраивал званые вечера, на которых Макс был вынужден выступать. Триссарди получил уже несколько заманчивых предложений из Америки, Франции и Голландии, однако его покровитель не желал и слышать об эмиграции, заявляя, что не позволит мэтру уехать.

Володя привязался к Триссарди и его шумному другу Андре. Они проводили много времени на свежем воздухе, и Андре ради мальчика даже научился играть в футбол. Володя, как показалось Полине, не забыл жизнь в России, как не забыл и отца, но старался не вспоминать об этом. Наблюдая за тем, с каким азартом сын гоняет мяч, забивая его в ворота, на которых стоял Андре или Макс, она думала, что ребенок счастлив. Но счастлива ли она?

Так пролетело полтора года. Володя уже говорил по-немецки на кельнском диалекте и ходил в школу. Как-то, завтракая воскресным утром, Андре заявил: