Красношейка - Несбё Ю

Я говорю на достаточно нейтральном букмоле — наверное, потому что вырос в Америке. Но никто не удивляется, как это я, Синдре Фёуке, вдруг так быстро избавился от своего гюдбрансдальского говора. Родился я в крохотном норвежском городке, но даже если бы довелось встретиться с кем-нибудь, кто знал меня в юности (Юность! Господи, она была всего три года назад, а кажется, что целую вечность!), уверен, меня бы не узнали — настолько сильно я изменился!

Чего я действительно боюсь, так это вдруг встретиться с кем-нибудь, кто знает настоящего Синдре Фёуке. По счастью, он родом вообще с какого-то горного хутора, но вдруг мой обман раскроет кто-нибудь из его родственников?

Эти переживания не отступали от меня. Поэтому легко представить себе мое удивление, когда сегодня мне приказали убить одного из моих (Фёуке) собственных братьев-квислинговцев. Это задумывалось как проверка, действительно ли я перешел на сторону Сопротивления или был послан, чтобы внедриться в их ряды. Мы с Даниелем едва сдерживали смех — да лучше и придумать было невозможно, меня просили просто-напросто убрать с дороги тех, кто может меня выдать! Я прекрасно понимаю, что командиры этих лесных вояк высоко ценят братские узы, несмотря на войну. Но я решил поймать их на слове, пока они не передумали. Как только стемнеет, я поеду в город, возьму свой пистолет, который вместе с военной формой лежит на вокзале в камере хранения, и тем же поездом отправлюсь на север. Я помню, как называется ближайший от дома Фёуке поселок, а там порасспрошу.

Такой удивительный день. Людей по-прежнему пьянит ощущение свободы, а сегодня еще в Осло возвращается принц Олав вместе с представителями правительства. Я не пошел встречать корабль, но слышал, что на пристани собралось «пол-Осло». Сегодня я решил пройтись по Карл-Юхансгате в гражданском, хотя мои «боевые друзья» не понимают, почему я не захотел, как они, щеголять в «форме» солдата Сопротивления и слушать хвалебные слова. Для дамочек «форма» — как мед для мух. Если не ошибаюсь, они с таким же восторгом бегали в сороковом за легионерами в эсэсовских мундирах.

Я шел к Дворцу, чтобы посмотреть, выйдет ли наследник на балкон, сказать пару слов. У Дворца уже собралось много народу. Когда я подошел, как раз была смена дворцового караула. Жалкая копия немецких воинских ритуалов, но народу это безумно нравилось.

Надеюсь, принц поостудит пыл всех этих так называемых добрых норвежцев, которые пять лет отсиживались, не пошевелив и пальцем, а теперь, надсаживая глотки, требовали возмездия для предателей родины. Я надеюсь именно на принца Олава, поскольку, если верить слухам, он единственный из всего королевского окружения проявил тогда стойкость, пожелав остаться с народом и разделить его судьбу. Но министры отговорили его, ведь тем самым он выставил бы их и короля в очень невыгодном свете.

Да, я надеюсь, что молодой наследник (который, в отличие от этих «святых последних дней», знает, как носить военную форму!) сможет объяснить народу истинную заслугу норвежских легионеров. Особенно после того, как сам поймет, какую угрозу на востоке для нас представляли (и по-прежнему представляют!) большевики. Уже в 1942 году, когда мы, легионеры, только готовились к отправке на Восточный фронт, принц должен был встретиться с президентом Рузвельтом и выразить озабоченность насчет намерений русских по поводу Норвегии.

Махали флагами, пели песни. Листва на старых деревьях Дворцового парка казалась зеленее обычного. Но наследник на балкон так и не вышел. Значит, придется запастись терпением.

— Позвонили из Вены. Отпечатки совпадают.

Вебер стоял в дверях гостиной.

— Хорошо, — кивнул Харри, не отрываясь от чтения.

— Тут кого-то стошнило в мусорное ведро, — продолжал Вебер. — Кого-то очень больного: там больше крови, чем рвоты.

Харри послюнявил палец и перевернул страницу:

— Угу.

Молчание.

— Если тебе нужна еще какая-нибудь помощь…

— Спасибо, Вебер, больше ничего не нужно.

Вебер кивнул, но с места не сдвинулся.

— Ты не собираешься объявить его в розыск? — наконец спросил он.

Харри поднял на Вебера рассеянный взгляд:

— Зачем?

— А я почем знаю? — ответил Вебер. — Это же у вас «совершенно секретно»!

Харри улыбнулся — похоже, он не ожидал от старика Вебера подобных заявлений:

— Нет, не сейчас.

Вебер постоял еще немного, но Харри ничего не говорил.

— Как хочешь, Холе. У меня тут «смит-вессон». Заряженный. И еще запасная обойма. Лови!

И Вебер кинул Харри черную кобуру, которую тот еле успел поймать. Харри открыл кобуру и достал револьвер. Он был смазан, начищенная сталь тускло блестела. Разумеется. Это же личное оружие Вебера.

— Спасибо за помощь, Вебер, — сказал Харри.

— А, забудь!

— Попробую. Удачного тебе… дня.

Вебер шмыгнул носом. Когда он, громко топая, ушел из квартиры, Харри снова погрузился в чтение.

Предательство, предательство, это все предательство! Я был не в силах пошевелиться. Я сидел в заднем ряду, и моей девушке было меня не видно, когда ее ввели в зал. Она села на скамью подсудимых и быстро и недвусмысленно улыбнулась Эвену Юлю. Этой улыбкой было сказано все, а я сидел, будто гвоздями прибитый к скамейке, и только смотрел и слушал, что происходит. И страдал. Предательская душонка! Эвен Юль ведь прекрасно знает, кто такая Сигне Алсакер — я сам рассказывал ему о ней. Но его не в чем винить — он думает, что Даниель Гюдесон умер. Но она! — она же поклялась сохранять верность, даже если Даниель умрет! Да, я повторю снова и снова: «Предательство!» А принц ни слова не сказал. Никто не сказал ни слова. Людей, которые жизнью рисковали за Норвегию, расстреливают в крепости Акерсхус. Эхо выстрелов слышится надо всем городом. А потом снова становится тихо. Даже тише, чем раньше. Будто ничего не произошло.

На прошлой неделе мне в письме сообщили, что мое дело рассматриваться не будет, что своими подвигами я целиком загладил свою вину перед родиной. Выходит, расправа с четырьмя безоружными гюдбрансдальскими крестьянами — это подвиг, которым я загладил то, что преступно защищал под Ленинградом свою родину! Я швырнул о стену табуретку, вошла хозяйка, и мне пришлось просить прощения. От этого можно с ума сойти.

По ночам я вижу во сне Хелену. Только ее. Нужно постараться забыть о ней. А принц ни слова не сказал. Мне кажется, это невозможно вынести.

Харри снова посмотрел на часы. Потом продолжил листать страницы, пока не наткнулся на знакомое название.

…свое дело, и перспективы, у него неплохие. Но сегодня случилось то, чего долго боялся.

Я сидел и читал газету, когда вдруг почувствовал, что кто-то стоит рядом с моим столиком и пристально смотрит на меня. Я поднял взгляд, и у меня кровь застыла от ужаса! Судя по виду, он был на мели. Грязная одежда, и осанка не та, что была раньше. Как будто он потерял что-то важное в жизни. Но я сразу узнал нашего командира, одноглазого Эдварда Мускена.

— Гюдбранн Юхансен, — сказал он. — А говорили, ты погиб. В Гамбурге.

Я не знал, что делать или говорить. Я знал только то, что человек, который сейчас сел напротив меня, может добиться, чтобы меня судили за измену родине, и — что было бы еще хуже — за убийство!

У меня во рту пересохло, но я ответил ему, что да, я жив, и, чтобы выиграть время, рассказал, как оказался в венском лазарете с ранениями в голову и ногу. И спросил, что произошло с ним. Мускен ответил, что его отправили домой, и он оказался в лазарете в Синсене (забавно — ведь туда направляли меня). Как и остальных, Мускена судили за измену родине, дали три года тюрьмы и выпустили через два с половиной.

Мы поговорили о том, о сем. Постепенно я успокоился, заказал ему пива и рассказал, что решил заняться стройматериалами. Я откровенно признался, что таким, как мы, лучше начать собственное дело, поскольку большинство предприятий (особенно те, что в войну сотрудничали с немцами) не хочет принимать на работу бывших легионеров.

— И тебя тоже? — удивился Мускен.

Пришлось объяснить ему, что мне не сильно помогло то, что я потом воевал за «правое дело» — все равно я успел поносить немецкую форму.

Все время нашего разговора Мускен едва заметно улыбался и под конец не выдержал и начал рассказывать о том, как долго пытался найти меня, но все следы обрывались в Гамбурге. И он уже почти сдался, когда вдруг увидел в статье о борцах Сопротивления имя Синдре Фёуке. Он заинтересовался, где Фёуке работает, и позвонил туда. Кто-то посоветовал поискать меня в ресторане «Скрёдер».