Красношейка - Несбё Ю

Администратор откашлялся. Хелена поняла, что ему не нравится ефрейторская форма Урии и, должно быть, смущает иностранное имя в книге.

— Ваш столик свободен, будьте любезны, следуйте за мной. — Он взял два меню, улыбнулся им дежурной улыбкой и семенящим шагом повел их внутрь. Ресторан был полон.

— Будьте так добры.

Урия удрученно улыбнулся Хелене. Им достался стол рядом с кухонной дверью, к тому же без скатерти.

— Кельнер подойдет к вам через минуту. — С этими словами администратор испарился.

Хелена посмотрела вокруг и засмеялась.

— Гляди, — сказала она. — Вот где на самом деле нам надо было сесть.

Урия обернулся. И действительно: прямо перед сценой кельнер уже собирался убрать посуду с освободившегося столика для двоих.

— Извини, — сказал он. — Думаю, нужно было сказать, что я майор, когда я звонил сюда. Я надеялся, что в сиянии твоей красоты не будет заметно, какого низкого я звания.

Она взяла его руку, и в это самое мгновение оркестр заиграл веселый чардаш.

— Они играют прямо для нас, — сказал он.

— Наверное. — Она опустила глаза. — Но если даже и нет, это ничего не меняет. Кстати, это цыганская музыка. Красиво, когда ее играют цыгане. Ты видишь здесь цыган?

Он покачал головой, не отрывая взгляд от ее лица, как будто хотел разглядеть каждую черту, морщинку, волосок.

— Они все куда-то пропали, — сказала она. — И евреи тоже. Ты веришь в то, что говорят?

— А что говорят?

— Про концентрационные лагеря.

Он пожал плечами.

— Об этом всегда говорят, когда идет война. Что до меня, я бы чувствовал себя в безопасности в тюрьме у Гитлера.

Музыканты запели на три голоса песню на каком-то странном языке, кто-то из слушателей подпевал.

— Что это? — спросил Урия.

— «Вербункош», — ответила Хелена. — Это солдатская песня, вроде той, норвежской, которую ты пел мне в поезде. Песня призывает молодых венгерских мужчин воевать за Ракоци.[35] Над чем ты смеешься?

— Над тем, что ты все это знаешь. Может, ты еще и понимаешь, о чем они поют?

— Немножко. Перестань смеяться. — Она фыркнула. — Беатриса — венгерка, она иногда пела мне эту песню, и я помню кое-что. В ней поется о забытых героях, идеалах и всем таком прочем.

— Забытых. — Он сжал ее руку. — И эту войну когда-нибудь так же забудут.

Кельнер, незаметно появившийся у столика, деликатно откашлялся, чтобы намекнуть о своем присутствии.

— Meine Herrschaften будут что-нибудь заказывать?

— Думаю, да, — ответил Урия. — Что вы нам сегодня посоветуете?

— Цыпленка.

— Цыпленка? Звучит великолепно. Может быть, вы принесете нам какое-нибудь хорошее вино? Хелена?

Хелена пробегала глазами меню.

— А почему здесь не указаны цены? — спросила она.

— Война, фройляйн. Цены каждый день разные.

— И сколько стоит цыпленок?

— Пятьдесят шиллингов.

Уголком глаза Хелена заметила, как Урия побледнел.

— Гуляш, — сказала она. — Мы только что пообедали, к тому же я слышала, что здесь прекрасно готовят венгерские блюда. Урия, не хочешь тоже попробовать? Два обеда за один день будет слишком тяжело.

— Я… — начал Урия.

— И легкого вина, — сказала Хелена.

— Два гуляша и легкое вино, — поднял брови официант.

— Совершенно верно. — Она вернула ему меню и обаятельно улыбнулась. — Кельнер!

Она посмотрела на Урию. Когда официант исчез в коридоре, они прыснули со смеху.

— Ты с ума сошла, — смеялся Урия.

— Я? Не я же приглашала на обед в «Трех гусар», когда в моем кармане не было и пятидесяти шиллингов!

Он достал платок и наклонился к ней.

— Знаете что, фройляйн Ланг? — Он осторожно вытер выступившие от смеха слезы на ее глазах. — Я вас люблю. В самом деле люблю.

В это мгновение послышалась сирена воздушной тревоги.

Когда позже Хелена вспоминала этот вечер, она постоянно задавалась вопросом, действительно ли бомбы падали в тот раз чаще обычного и правда ли, что, не пойди они тогда к собору Святого Стефана, все могло бы быть и по-другому. И хотя последняя ночь, которую они вместе провели в Вене, подернулась флером невероятно, это не мешало ей в холодные дни согревать свое сердце воспоминаниями. И она могла каждый раз вспоминать одно и то же крохотное мгновение той летней ночи, и когда-то это заставляло ее смеяться, когда-то — плакать, и она никогда не понимала почему.

Когда завыла сирена воздушной тревоги, остальные звуки замерли. На секунду весь ресторан застыл в молчании, потом под золочеными сводами послышались ругательства.

— Сволочи!

— Проклятье! Еще только восемь часов.

Урия покачал головой.

— Англичане что, с ума сошли? — сказал он. — Еще даже не стемнело.

У столиков мгновенно возникли официанты, и администратор, расхаживая от одного к другому, принялся выкрикивать распоряжения.

— Только посмотри, — воскликнула Хелена. — Может быть, скоро от этого ресторана останутся одни руины, а они думают только о том, как бы посетители не сбежали, не заплатив по счетам.

На сцену, где музыканты возились со своими инструментами, запрыгнул человек в черном костюме.

— Внимание! — крикнул он. — Всех, кто рассчитался, просим направиться в ближайшее бомбоубежище, которое находится под домом двадцать на Вейбурггассе. Минутку тишины и внимания! Вам надо выйти и повернуть направо, а затем пройти двести метров вниз по улице. Смотрите на людей с красными повязками — они покажут вам, куда идти. Не нужно паниковать, у вас еще есть время до начала бомбежки.

В эту секунду послышался грохот первой упавшей бомбы. Человек на сцене пытался еще что-то сказать, но голоса и крики в ресторане заглушили его, и он, поняв тщетность своих попыток, перекрестился, спрыгнул вниз и скрылся.

Толпа кинулась к выходу, который уже был забит вопящей людской массой. В гардеробе стояла женщина и кричала: «Мой зонтик! Где мой зонтик?» — но гардеробщик давно уже сбежал. Снова грохот, на этот раз ближе. Хелена посмотрела на покинутый соседний столик, где два недопитых бокала с вином звякнули друг о друга, когда комната содрогнулась в очередной раз. Словно песенка на два голоса. Две молодые женщины тащили к выходу подвыпившего мужчину с усами как у моржа. Его рубашка вылезла из брюк, на губах блуждала блаженная улыбка.

Через две минуты в ресторане никого не осталось, воцарилась необычная тишина. Слышно было только всхлипывание из гардероба, где женщина уже перестала требовать свой зонтик и уткнулась лицом в стойку. На столиках стояли недоеденные блюда и открытые бутылки. Урия по-прежнему держал Хелену за руку. От нового удара хрустальные люстры под потолком зазвенели, женщина в гардеробе встрепенулась и с криком выбежала на улицу.

— Наконец-то мы одни, — сказал Урия.

Земля под ними дрожала, сверху осыпалась блестящим дождем позолоченная штукатурка. Урия встал и протянул руку.

— Наш лучший столик только что освободился, фройляйн. Если пожелаете…

Она взяла его за руку, и вместе они направились к сцене. Она почти не слышала громкого свиста. От взрыва, который за ним последовал, заложило уши, осыпавшаяся штукатурка взметнулась песчаной бурей, большие окна, выходящие на Вейбурггассе, разлетелись вдребезги. Свет погас.

Урия зажег канделябр на столе, подвинул ей стул и, приподняв двумя пальцами салфетку, подбросил ее вверх, и она медленно приземлилась в руки Хелены.

— Цыпленка и бутылку лучшего вина? — спросил он, осторожно стряхивая осколки стекла со стола, тарелок и ее волос.

Может быть, в воздухе блестела золотая пыль, отражающая огни темной улицы. Может быть, легче стало оттого, что через разбитые окна внутрь проникала прохлада. А может, все это было в ее сердце — ее кровь, которая и годы спустя начинала играть в жилах, когда она снова и снова вспоминала этот миг. Потому что она помнила: играла музыка, но это было невозможно — музыканты убежали вместе с инструментами. Может, ей просто казалось, что играет музыка? В первый раз она подумала об этом уже много лет спустя, когда у нее вот-вот должна была родиться дочь. Над недавно купленной колыбелькой отец ее дочери повесил маятник с цветными шариками, и когда он как-то вечером провел по ним рукой, она тут же узнала ту музыку. Она поняла, что это было. Тогда, в «Трех гусарах», для них играли хрустальные люстры. Будто легкие колокольчики, они звенели, когда дрожала земля. Урия, чеканя шаг, пошел в кухню и вернулся с зальцбургскими пирожными и тремя бутылками молодого «хойригера». В винном погребе он увидел одного из поваров, который сидел в уголке в обнимку с бутылью. Повар нисколько не препятствовал Урии, когда тот полез за вином. А когда тот показал ему взятую бутылку, напротив, одобрительно кивнул.