Красношейка - Несбё Ю

— Но…

— В ходе истории Эльзас принадлежал то Франции, то Германии, поэтому там и говорят по-немецки. То, что этот человек бывал в Зеннхайме, существенно сужает круг поиска. Там обучались только солдаты полков «Нурланн» и «Норвегия». Что еще лучше — я могу дать вам имя человека, который был в Зеннхайме и наверняка захочет вам помочь.

— Даже так?

— Бывший солдат полка «Нурланн». Он добровольно перешел в Сопротивление в сорок четвертом.

— Вот это да!

— Он вырос на одиноком хуторе, его родители и братья были убежденными квислинговцами, они и заставили его пойти добровольцем на фронт. Он никогда не был настоящим нацистом, и в тысяча девятьсот сорок третьем бежал под Ленинградом. В скором времени попал в плен к русским, потом некоторое время сражался на их стороне, а затем через Швецию перебрался в Норвегию.

— И вы ему доверяете?

Юль рассмеялся:

— Абсолютно.

— А что в этом смешного?

— Это долгая история.

— Время у меня есть.

— Мы ему приказали ликвидировать кое-кого из его семьи.

Харри перестал крутить педали.

— Когда мы встретили его в Нурмарке, к северу от Уллеволсетера, то сначала не поверили в его историю, думали, что он засланный, и хотели его расстрелять. Но у нас были свои люди в полицейском архиве в Осло, и они, проверив его историю, сказали, что он действительно пропал на фронте и подозревался в дезертирстве. Информация о его семье подтверждалась, у него были с собой документы, которые удостоверяли, что он тот, за кого себя выдает. Но все это, конечно, могло быть сфабриковано немцами, и мы решили устроить ему проверку.

Пауза.

— И что? — спросил Харри.

— Мы оставили его в лесном домике, рядом не было ни наших, ни немцев. Кто-то предложил приказать ему ликвидировать кого-нибудь из его братьев-фашистов. Главное было увидеть, как он на это отреагирует. Когда ему давали приказ, он не проронил ни слова, а когда мы пришли к нему на следующий день, он куда-то пропал. Мы были уверены, что он сбежал, но через два дня он снова появился. На вопросы, где он был, отвечал, что в родном доме, в Гюдбрансдале. Несколько дней спустя оттуда пришли вести: одного брата нашли в амбаре, другого — в конюшне, родители лежали в гостиной.

— О господи, — сказал Харри. — Да он ненормальный.

— Конечно. Мы все были ненормальными. Такими нас сделала война. Мы не вспоминали об этом случае ни тогда, ни потом. И прошу вас, вы тоже…

— Разумеется, я не буду. Где он живет?

— Здесь, в Осло. По-моему, в районе Холменколлена.

— И как его зовут?

— Фёуке. Синдре Фёуке.

— Хорошо. Я с ним поговорю. Спасибо, Юль.

На экране крупным планом возник плачущий Поппе, который слал привет своей семье. Харри снова прицепил телефон на пояс, подтянул штаны и пошел взвешиваться.

«…Whatever, that don't impress me much…»[39]

— Шерсть высшего качества, — сказала продавщица, протягивая старику пальто. — Самая лучшая. Легкая и носиться будет долго.

— Мне нужно будет надеть его всего один раз, — улыбнулся старик.

— А-а, — сказала она, слегка озадаченно. — Тогда, может, мы что-нибудь подходящее…

— Мне нравится это. — Он посмотрел на себя в зеркало.

— Классического покроя, — подстраховалась продавщица. — Самого классического, какой у нас есть.

Она замолчала и с ужасом посмотрела на старика: тот весь скорчился.

— Вам плохо? Может, нужно…

— Нет-нет, просто легкая боль. Она быстро проходит. — Старик выпрямился. — А как скоро вы пошьете брюки?

— К следующей среде. Если это не так срочно. А у вас скоро какая-то особая дата?

— Да. Но среда мне вполне подходит.

Он достал из бумажника несколько сотенных купюр и протянул ей. Она начала их пересчитывать.

— Да, могу только добавить, что этот костюм вы будете носить всю жизнь.

Его смех еще долго звенел у нее в ушах.

Нужный дом Харри нашел на Холменколлвейен, недалеко от Бессеруда. Это был огромный коричневый сруб, стоящий в тени больших елей. Вверх по склону к дому вела гравийная дорожка, и Харри въехал прямо во двор и развернулся там. Он хотел поставить машину у самого крыльца, но, когда он включал первую передачу, двигатель закашлялся и заглох. Выругавшись, Харри повернул ключ зажигания, но стартер только жалобно взвизгнул.

Он вышел из машины и направился к дому. В дверях показалась женщина и остановилась с вопросительной улыбкой: очевидно, не ожидала его визита.

— Доброе утро, — сказал Харри и кивнул на машину: — Совсем плохая стала старушка, надо бы ее… подлечить.

— Подлечить? — У женщины был низкий, дружелюбный голос.

— Да, по-моему, она вчера немного простудилась.

Ее улыбка стала немного шире и приветливей. На вид женщине было лет тридцать, одета в черное манто, очень простое, элегантное и — Харри чувствовал это инстинктивно — весьма дорогое.

— Я собиралась уходить, — сказала женщина. — Вам сюда?

— Думаю, да. Здесь живет Синдре Фёуке?

— Жил, — ответила она. — Мой отец уже несколько месяцев как переехал в город.

Харри посмотрел на нее внимательнее и подумал, что она красива. А то, как раскованно она разговаривала, не отводя глаз, свидетельствовало об уверенности в себе. Энергичная женщина, предположил Харри. На ее работе, должно быть, нужен расчетливый, холодный разум. Маклер, заместитель директора банка, сотрудник госаппарата или что-то в этом роде. Во всяком случае, материально обеспеченная, в этом можно не сомневаться. И на это указывали не только ее манто и гигантский дом позади нее, но и ее осанка, и высокие, аристократические скулы. Она спустилась по лестнице, ставя ноги одну точно перед другой, будто шла по невидимой линеечке, причем с легкостью. Занималась балетом, подумал Харри.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

Четкий выговор и подчеркнутое ударение на слове «я» придавали ее речи что-то театральное.

— Я из полиции. — Харри полез было в карман куртки за удостоверением, но она с улыбкой махнула рукой. — Вот, и мне надо переговорить с вашим отцом.

Харри с досадой отметил, что говорит с какой-то неестественно-торжественной интонацией.

— Зачем?

— Мы ищем одного человека. И возможно, ваш отец мог бы нам в этом помочь.

— А кого вы ищете?

— Этого мы еще не можем сказать.

— Отлично. — Она кивнула так, будто это была проверка и Харри с успехом выдержал ее.

— Но если вы говорите, что он здесь не живет… — Харри посмотрел на нее из-под ладони. У нее были изящные руки. Занималась фортепиано, подумал Харри. А вокруг улыбчивых глаз были морщинки. Может, ей уже за тридцать?

— Не живет, — сказала она. — Он переехал в Майорстуа. Вибесгате, восемнадцать. Еще, думаю, вы можете встретить его в Университетской библиотеке.

«В Университетской библиотеке». Она четко проговорила каждый слог.

— Вибесгате, восемнадцать. Ясно.

— Хорошо.

— Да.

Харри кивнул. Потом еще раз. Как игрушечная собачка, из тех, что так любят водители. Она сдержанно улыбнулась ему и подняла брови, будто давая понять, что если вопросов больше нет, то разговор окончен.

— Ясно, — повторил Харри.

У нее были черные и ровные, как по линеечке, брови. Разумеется, она их подравнивает пинцетом, подумал Харри. Немножко.

— А сейчас мне нужно идти, — сказала она. — Мой трамвай…

— Ясно, — повторил Харри в третий раз, не двигаясь с места.

— Надеюсь, вам удастся его найти моего отца.

— Мы постараемся.

— Всего доброго. — Она пошла прочь, под ногами у нее захрустел гравий.

— У меня есть маленькая проблема… — начал Харри.

— Спасибо за помощь, — сказал Харри.

— Что вы, — ответила она. — Вам точно не придется делать большой крюк?

— Вовсе нет, нам, что называется, по пути. — Харри с волнением посмотрел на ее тонкие дорогие кожаные перчатки, на которых теперь была серая грязь с кузова его «форда». — Вопрос в том, сколько эта развалина еще продержится.

— У вас тут, я вижу, небогато. — Она указала на дырку в щитке приборов, где должна была быть магнитола, но сейчас оттуда торчала масса красных и желтых проводов.

— Украли, — объяснил Харри. — Поэтому и дверь не закрывается — замок тоже сломали.

— И теперь в нее может забраться кто хочет?

— Да, вот что годы делают.

Она рассмеялась:

— Неужели?

Харри снова бросил на нее быстрый взгляд. Может быть, она относится к тому типу женщин, что не меняются заметно с годами, которые выглядят на тридцать и в двадцать лет, и в пятьдесят. Ему нравился ее профиль, эти изящные черты. На щеках у нее был природный румянец, а не тот сухой, неживой загар, какой в феврале приобретают женщины ее лет в соляриях. Она расстегнула манто, и он увидел ее длинную, тонкую шею. Харри посмотрел на руки, которые она невозмутимо скрестила на груди.