Красношейка - Несбё Ю

— И теперь в нее может забраться кто хочет?

— Да, вот что годы делают.

Она рассмеялась:

— Неужели?

Харри снова бросил на нее быстрый взгляд. Может быть, она относится к тому типу женщин, что не меняются заметно с годами, которые выглядят на тридцать и в двадцать лет, и в пятьдесят. Ему нравился ее профиль, эти изящные черты. На щеках у нее был природный румянец, а не тот сухой, неживой загар, какой в феврале приобретают женщины ее лет в соляриях. Она расстегнула манто, и он увидел ее длинную, тонкую шею. Харри посмотрел на руки, которые она невозмутимо скрестила на груди.

— Красный свет, — сообщила она спокойно.

Харри ударил по тормозу.

— Прошу прощения, — произнес он.

Как он себя с ней ведет? Зачем он посмотрел, нет ли у нее обручального кольца? О господи!

Харри выглянул в окно и сразу припомнил то место, где они остановились.

— Какие-то проблемы? — спросила она.

— Нет-нет. — На светофоре загорелся зеленый свет, Харри нажал на газ. — Просто у меня плохие воспоминания об этом месте.

— У меня тоже, — сказала она. — Пару лет назад я проезжала здесь на поезде, как раз после того, как одна полицейская машина проехала переезд и врезалась в ту стену. — Она показала рукой. — Это было ужасно. Один полицейский повис на изгороди, как будто его распяли. Я потом несколько ночей подряд не могла заснуть. Мне рассказывали, что полицейский, который вел машину, был пьян.

— А кто вам это рассказывал?

— Так, один, я с ним вместе училась. Из Полицейской академии.

Они проехали Фрёен. Виндерн остался позади. Далеко позади, подумал Харри, будто решив это для себя — окончательно и бесповоротно.

— Так вы учились в Полицейской академии? — спросил он.

— Вы с ума сошли? — Она снова рассмеялась. Харри нравился ее смех. — Нет, я изучала право в университете.

— Я тоже, — сказал он. — В каком году вы туда поступили?

Какой ты хитрец, Холе!

— Я закончила его в девяносто девятом.

Харри начал в уме вычитать и складывать. Да, ей минимум тридцать.

— А вы?

— В девяностом, — ответил Харри.

— Тогда вы должны помнить концерт группы «Рага Рокерз» во время «Юстиваля» в восемьдесят восьмом!

— Конечно помню. Я был на нем. В саду.

— Я тоже! Было здорово, правда? — Она посмотрела на него. Ее глаза блестели.

«Где? — думал Харри. — Где ты была?»

— Да, было классно. — Харри уже плохо помнил сам концерт. Но он вдруг отчетливо вспомнил тех девчонок, которые выпрыгивали из толпы, когда играли «Рага Рокерз».

— Но если мы вместе учились, у нас должно быть много общих знакомых, — предположила она.

— Сомневаюсь. Я уже работал в полиции, и мне было не до студенческой тусовки.

Молча они проехали перекресток с улицей Индустригата.

— Можете высадить меня здесь, — сказала она.

— Вам именно сюда?

— Да, тут уже недалеко.

Харри съехал на обочину, она повернулась к нему. Непослушная прядь волос упала ей на лицо. Взгляд, мягкий и холодный одновременно. Карие глаза. Внезапно Харри пришла в голову совершенно неожиданная и безумная мысль: ему захотелось поцеловать ее.

— Спасибо, — сказала она и улыбнулась.

Она повернула ручку двери. Но ничего не произошло.

— Прошу прощения, — сказал Харри, перегнулся через нее и вдохнул запах ее духов. — Этот замок… — Он с силой толкнул дверь, и она открылась. Он чувствовал себя как пьяный.

— Может, еще увидимся, — сказала она.

— Может быть.

Ему захотелось спросить, куда она идет, где она работает, нравится ли ей ее работа, что ей еще нравится, любит ли она кого-нибудь, не хочет ли она пойти с ним на концерт, пусть и не на «Рага Рокерз». Но, к счастью, было слишком поздно, она уже шла своим балетным шагом по тротуару улицы Спурвейсгата.

Харри вздохнул. Он встретил ее полчаса назад и даже не спросил, как ее зовут. Пожалуй, пора его списывать в архив. Досрочно.

Харри посмотрел в зеркало и самым бессовестным образом развернул машину посреди улицы. До Вибесгате было недалеко.

Тяжело дыша, Харри миновал четвертый лестничный пролет. На пороге квартиры его с улыбкой ждал мужчина.

— Прошу прощения за лестницу. — Мужчина протянул ему руку. — Синдре Фёуке.

У него в глазах по-прежнему горела юность, но лицо свидетельствовало — да, он побывал на двух мировых войнах. Как минимум. Остатки седых волос были зачесаны назад. Поверх грубой красной рубахи надет свитер. Рукопожатие было коротким и крепким.

— Я только что сварил кофе, — сказал он. — Я знаю, зачем вы пришли.

Они прошли в гостиную, обставленную как рабочий кабинет. Посреди комнаты, на бюро, стоял компьютер. Повсюду валялись бумаги, на столах и на полу вдоль стен лежали стопки книг и журналов.

— Я тут еще не совсем прибрался, — сказал он, расчищая для Харри диван.

Харри посмотрел на стены: никаких картин, только календарь с пейзажем Нурмарки.

— У меня есть большой проект, и я надеюсь, он выльется в книгу. История войны.

— А разве никто еще не написал такую книгу?

Фёуке расхохотался:

— Как видите, и не одну! Но они писали не совсем про то. А я хочу рассказать историю моей войны.

— Понятно. А зачем вам это?

— Не хочу показаться претенциозным, но мы, те кто там побывал, должны передать свой опыт грядущим поколениям прежде, чем сойдем в могилу. — Фёуке скрылся в кухне и теперь кричал оттуда в гостиную. — Эвен Юль позвонил мне и сказал, что у меня будут гости. Вы ведь из полиции?

— Да. Но Юль говорил мне, что вы живете в районе Холменколлена.

— Мы с Эвеном не слишком часто общаемся. Я решил не менять номер телефона — ведь я переехал сюда ненадолго. До тех пор, пока не закончу книгу.

— Ясно. А я сначала поехал по тому адресу. Там встретил вашу дочь, и она мне сказала, где вы теперь живете.

— Так она была дома? Работу, значит, прогуливает?

«Какую работу?» — хотел было спросить Харри, но подумал, что это выглядело бы странно.

Фёуке вернулся из кухни с большим дымящимся кофейником и парой кружек.

— Черный будете? — Он поставил одну кружку перед Харри.

— С удовольствием.

— Это хорошо. Потому что выбора у вас все равно нет. — Фёуке засмеялся, и пока наливал кофе, часть расплескал на стол.

Харри удивился, как мало общего у Синдре Фёуке с дочерью. У него не было ее изысканного выговора и манер, да и чертами лица, темными волосами она пошла не в отца. Только лоб у Синдре Фёуке был похож на ее. Высокий, с толстой голубой веной посередине.

— У вас в Холменколлене большой дом, — заметил Харри вслух.

— С ним сплошной ремонт, да еще снег надо убирать. — Фёуке попробовал кофе и с удовольствием причмокнул. — В нем мрачно и уныло. К тому же он далеко от центра. Терпеть не могу Холменколлен. Потом, там живут одни чистоплюи. Человеку, который приехал из Гюдбрансдаля, как я, там просто делать нечего.

— Тогда почему вы его не продадите?

— Там нравится дочке. Конечно, она там выросла. Но думаю, вы хотите поговорить про Зеннхайм?

— Ваша дочь живет одна?

Харри прикусил язык. Фёуке отпил немного из кружки и начал перекатывать кофе во рту. Стало тихо.

— С ней живет мальчик. Олег.

Он смотрел куда-то вдаль и больше не улыбался.

Харри поспешно сделал два вывода. Может, конечно, чересчур поспешно, но если они верны, то во-первых, одной из причин, почему Синдре Фёуке переехал в Майорстуа, был Олег. А кроме того, у нее есть сожитель.

— Я не могу многого вам рассказать, Фёуке. Как вы понимаете, наша работа…

— Я понимаю.

— Хорошо. Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне о тех норвежцах, которые были с вами в Зеннхайме.

— Эх. Нас там было очень много.

— О тех, кто еще жив.

Фёуке ухмыльнулся:

— Не хочу показаться циником, но тогда все становится гораздо легче. На Восточном фронте мы дохли как мухи. Из моего взвода каждый год гибло процентов шестьдесят.

— О, боже, совсем как завирушки…

— Что?

— Прошу прощения. Пожалуйста, продолжайте.

Харри сконфуженно уставился в чашку.

— Штука в том, что вероятность на войне растет по экспоненте, — сказал Фёуке. — Если тебя не убили в первые шесть месяцев, твои шансы выжить многократно возрастают. Ты уже не наступаешь на мины, пригибаешься, когда бежишь по траншее, просыпаешься, услышав, как щелкает затвор винтовки Мосина. И понимаешь, что незачем быть героем и что твой лучший друг — это страх. Через шесть месяцев нас, норвежцев, почти не осталось, но мы, выжившие, чувствовали, что уже не погибнем на этой войне. И большинство из нас обучалось в Зеннхайме. По ходу войны кто-то проходил обучение в Германии. А кто-то прибывал прямо из Норвегии. Те, кто приезжал из Норвегии безо всякого обучения…