Чертово колесо - Гиголашвили Михаил

Библия не давала Нугзару покоя: куда он ее только не прятал, она всюду попадалась на глаза, будто жгла его своими золотыми буквами на черной обложке, приказывая себя открыть. Но он все откладывал.

А когда решился, то уже пятая страница Ветхого Завета привела его в замешательство. «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их». Что это за Бог, который не знает, что делает?.. Если бы он, Нугзар, сделал что-нибудь подобное, то его быстро бы лишили звания, а может быть, и жизни. А тут Бог, совершив ошибку и сотворив людей с браком, за свою же ошибку карает их смертной мукой, да еще в придачу уничтожает животных и птиц, которые совсем уж ничем его не прогневали… Где тут справедливость?.. Вот человек и сотворен по образу и подобию Того, Кто делает, сам не зная что, а потом разочаровывается и убивает все живое за свои же просчеты. И если Бог не любит своих неслухов-детей и регулярно истребляет их, то почему дети Его должны любить друг друга? Если Он не прощает, почему дети должны прощать? Они берут пример со старшего… В Ветхом Завете только и можно прочесть: «убей, накажи за то, за это, казни» — больше похоже на Уголовный кодекс того времени. Нигде нет «прости», только угрозы и страх.

Зато потрясла книга Экклезиаста. «Правда, зачем все, что я делал? — заставляла она думать. — Из-за денег? Ведь деньги — это свобода, а вор должен быть богат и свободен, иначе будет куплен и унижен. Нет, были еще кураж, выпендреж, волчья масть. Зачем? Они не нужны. Вот сказано ясно: «Ешь, пей и веселись по делам своим, человек!» В том-то и беда, что дела у всех разные… И многие хотят веселиться за чужой счет, не по делам своим… Потому и развал: в Москве ломка пошла — повсюду треснуло».

Нугзар читал Библию по кусочкам — помногу не мог, не хватало воздуха. Откладывал, думал. Перекладывал книгу с полки на стол, со стола — в шкаф, но отовсюду она достигала его своими золотыми гнутыми буквами.

Однажды он сидел на скамейке около канала, курил мастырку (приспособился к гашишу, стал понимать его успокоительное течение). Вещи под гашишем оживали. Вот лоток, на нем овощи. Картошка смотрит с укоризной, о чем-то задумался зеленохвостый лук, покорно спит морковь рядами… Вдруг рядом — шарманщик. «Заведет сейчас похороны», — с неудовольствием подумал Нугзар, но шарманка вдруг лихо грянула «Сетисфекшн» — песню «роллингов» его юности. И он вдруг полностью уверился, что все будет хорошо, что он правильно сделал, сняв с себя гнет звания и оковы рамок.

Да, воров в Грузии называют «вор в рамке». Но эта не та почетная рамка, о которой думают люди, а границы того, что можно, а чего нельзя. Ему старые воры в свое время поставили на вид женитьбу, ибо вор не имел права работать, служить в армии, иметь жену и детей, сидеть на наркотиках. Потом, правда, рамки стали шире — допустили женитьбу и наркотики, потому что половина дел срывалась из-за алкоголя, а без жен воры дичали, начинали разгульничать, выбалтывать лишнее, связывались со шлюхами. За женами разрешили и детей. Но самые убежденные, как Шакро, Амберг, Цаул, Варлам, к кайфу не притрагивались и семей не заводили.

В редкие минуты встреч на кухне пьяница Норби Нугзара не узнавал, пугался, спрашивал, кто он и что ему надо, но, услышав, что постоялец, кивал и спешил к себе. Как-то обмолвился:

— Голландия — бывшее морское дно. Голландцы — скрытные, как рыбы.

В другой раз высказался в том смысле, что Запад — сонное царство, а люди умирают от одиночества в ячейках, но Нугзар не принял его слов всерьез: «Лучше от одиночества, чем от давки, пожил бы ты в Союзе, по-другому бы запел», — подумал он тогда.

У него уже был велосипед, купленный по случаю у курчавых гвианцев с красными бегающими глазами около вокзала. Не спеша ездил по ночному городу, когда мало народу, приноравливаясь к узким улочкам и булыжным мостикам, пару раз падал, вставал, отряхивался и ехал дальше, думая с холодком в груди: «А если перелом?.. Врач?.. Больница?.. Визы нет, из больницы позвонят в полицию — и все, депортация, прямо в руки угрозыска… Надо бы паспорт спрятать у О… Или где-нибудь…»

50

С утра Мака уехал к матери в больницу, а Пилия брился его бритвой перед мутным пятнистым зеркалом. «Да, не шибко живет парнишка», — думал он, с брезгливостью оглядывая старую ванну с порыжелыми отколупинами, слипшуюся клеенку-занавеску, шланг в червоточинах.