Чертово колесо - Гиголашвили Михаил

— И Шекспира читать! — добавил он, лукаво посмотрев на Коку.

— Что, уже звонила? — сообразил тот.

— Звонила, звонила, просила — как отказать?.. Великая женщина, наша гордость, жемчужина, звезда!.. Ну, идите с Богом. Хинкали где брали?.. В пивбаре?.. Вот ворюги! Мяса мало. Дождутся, что пересажаю всех подряд!.. А вот пиво ничего, пить можно. Не зря мы тамошнего технолога на пять лет в строгий режим закатали. Новый мандражит водой разбавлять так нагло.

Правда, один недовольный все-таки остался — капитан Макашвили. Не получив ничего, он был довольно злобен, когда парни прямиком из Министерства приехали на закрытие дела (Нодар Мефодиевич позаботился).

— Лучше бы я вам ничего не говорил! — в сердцах обмолвился он.

— Лучше бы вы девочек ночью не насиловали! — осмелел Дэви. — Скажите спасибо, что мы об этом товарищу министру не доложили!.. Хотя могли бы!.. Мы теперь с ним как братья, не разлей вода… — И Дэви потер друг о друга указательные пальцы, показывая, как они близки с министром. — А за изнасилование с использованием служебного положения и стола срок полагается и, между прочим, немалый! Побольше, чем за исполнение хоровых застольных обрядовых песен… — с многозначительным намеком закончил он.

И приятели заспешили прочь, не обращая внимания на советы хотя бы извиниться перед избитыми сотрудниками. Обойдутся! Их ждали дела поважней: Нукри с доходягой уже томились возле милиции, надо было ехать в вендиспансер вызволять Катьку и Гюль, а затем — опохмелиться по-человечески и устроить сеанс, который опять не удалось досмотреть до конца.

30

Когда светит солнце и веет теплый ветерок, в школу не хочется ни двоечникам, ни отличникам. Особенно если родители на работе, дедушки на базарах и магазинах, а бабушки из-за глухоты и шипенья картошки плохо слышат тайные сговоры по телефону.

— Не пойдем… Да, через пятнадцать минут… На углу… Хлеб, сыр, помидоры, огурцы, пепси… На чердаке спокойно… Придешь?..

Услышав заветное «да», Гоглик оживленно явился на кухню, заморочил бабушке голову запахом газа, якобы заполнившим всю квартиру и, пока бабушка бегала нюхать, набил карманы нужной всячиной. Потом тайком выложил под кровать постылые учебники, запихнул в портфель еду, рукопись, пепси и отправился на чердак, обжитый ими еще в детстве.

Лазить по крышам строго-настрого запрещалось, но все лазили, а один тучный мальчик даже выпал из чердачного люка и сломал руку. После этого люки заперли на висячие замки, которые вскоре открыл шустрый дворничий сын Бемо — он вначале выкрал у отца ключи от замков, потом украл все замки, продав их на базаре по трешке, а затем тихо-тихо сволок с чердаков все, что можно было толкнуть. С тех пор чердаки остались открытыми.

Поднявшись первым, Гоглик обошел все углы — нет ли чего опасного или подозрительного, никто ли не курит, не играет в карты, не пьет портвейн? Но было спокойно, пыльно и тепло. Летала пыль и вились мухи. Пахло старым деревом. Откуда-то тянуло легкой гнильцой — мышка сдохла. Громко и успокаивающе ворковали голуби на фрамуге чердачного окна. Где-то шептались коты.

Свесившись в люк, он ожидал легких шагов. «Придет или не придет?» — отщипывал в волнении кусочки от хлеба… И вот дождался: хлопнула парадная, шаги застучали по ступеням. Ната взобралась по железной лесенке, передала ему портфель, подала руку. Ах, почему она так быстро влезла в люк?… Могла бы и не спешить, дать подержать эту горячую кисть…

Теперь можно устроиться на рубероиде и читать, по очереди переворачивая страницы и касаясь друг друга пальцами, взглядами, дыханием, сердцем…

«Бес валялся в лесу ни жив ни мертв. Сок папоротника не помог — рана не затянулась, даже покрылась сизой ржавчиной. Наползала сонливость и дурная тяжесть. Виной тому было не только увечье, но и жирная пища джунглей, которая реяла и роилась вокруг и сама лезла в пасть. Другим мученьем стал плотный, почти липкий от густоты воздух. Привыкший к горному эфиру, бес задыхался. Донимала жара. Он готов был содрать с себя шкуру. Духота гнала к воде. Завидев заводь, бес бросался в нее, распугивая водяных, которые недовольно тянули длинные гусьи шеи, пытаясь цапнуть его.

— Жарища-ща! Душнота-ата! — вопил он, отбиваясь от водяных гадин.

И все время почему-то лез в башку Черный Пастырь, служивший свои обедни в пещере Сакаджиа, куда со всего Кавказа собиралась нечисть послушать своего верховода. Этот Черный Пастырь происходил из благородного рода мощных демонов-ангелов, которые когда-то жили на небе, но за дела свои были сброшены в тартарары. Раньше его звали Дагон, он имел четыре крыла, человечье лицо и помогал роженицам, больным и убогим. Но потом имя свое утерял, лицо превратилось в угрюмую дряблую морду, а крылья усохли до квелых придатков.