Последняя любовь президента - Курков Андрей Юрьевич

– Столько обвинений публично предъявить! Это серьезно! Думаю, мы его лет двадцать не увидим. Главное – не требовать экстрадиции!

– Хорошо, не будем, – улыбнулся я.

И вдруг что-то неприятно резануло в душе. С чего это я такой добрый и сговорчивый? Где моя президентская твердость? Где мое положенное по рангу высокомерие и хамство? Где я растерял их?

Глаза на мгновение зажглись гневом, но тут же потухли. Я это почувствовал как-то особенно болезненно. Я был не в форме. Я давно уже был не в форме! А Львович нагло стоял передо мной. На его лице все еще держалась спокойная и самоуверенная улыбка. А мой мозг суматошно искал объяснения его поведению, словно я проснулся после летаргического сна и помнил его совсем другим, пугливым и робким.

– Светлов просил его принять. – Львович задумчиво оглянулся на дверь. – Позвать?

– Да. Зови!

Львович вышел. А я вдруг ощутил беспокойство. Рука потянулась к карману пиджака. Вытащила оттуда мой личный «выключатель» – черную штучку с двумя кнопками. Опустила на столешницу. Тут же взгляд поискал только что лежавшую рядом кожаную папку с тисненым золотым тризубом. Конечно, ее хотел взять Львович… Но я не заметил, как он ее взял. И уходил он вроде без нее. Нет, не мог он без нее выйти, иначе бы она осталась на столе.

Я тряхнул головой. В ответ она заболела, как будто в ней поднялась мутная волна, отдавшаяся неприветливым эхом в затылке.

Взгляд остановился на «выключателе». Вспомнилась сказка о Кащее Бессмертном. Игла в яйце, яйцо в утке и так далее…

Я спрятал дистанционный «выключатель» в ящик стола.

Уперся взглядом в отсутствующий диван майора Мельниченко.

Зашел Светлов.

– Здравствуй, – я поднялся из-за стола.

Рукопожатие было по-мужски крепким.

– Ну как? – спросил я.

– По выборам – порядок! Все, кроме коммуниста, сняли кандидатуры. Есть письма трудящихся с просьбой отменить выборы и проводить их согласно конституции через два года. Но я думаю, отступать нам нельзя. Во-первых, это подтверждение мандата доверия, во-вторых – увеличение вашего срока на два года.

– Да-да, – вздохнул я. – Про срок – это точно!

– Да, господин президент.

– Называй меня проще, – предложил я дружески.

– Сергей Палыч, есть просьба от Управления по исполнению наказаний. Хотят провести голосование в тюрьмах и колониях уже первого марта, чтобы показать народу, за кого голосуют самые низы.

– Что ты имеешь в виду?

– Заключенные заявили, что за вас отдадут сто процентов голосов. Без всяких подтасовок! В благодарность за введение системы внутризонного образования, за то, что они теперь могут получать нормальные специальности, не выходя на свободу.

– Ну, за это Мыколу надо благодарить.

– Его тоже, но «добро» дали вы.

– Да, дал. Решай с центризбиркомом! И еще, возьми на себя поиски дивана Мельниченко! – Я кивнул на пустое место под стенкой. – Перерой всю страну, но поставь его на место!

– Попробую! – пообещал Светлов. Потом опустил на стол почтовый конверт и вышел, козырнув по-военному.

Опять накатила на меня физическая усталость. Без всякого интереса я смотрел на белый неподписанный конверт. Смотрел и представлял себе, что в нем лежит очередное послание от Майи из Крыма, в котором она взамен на свою свободу и неприкосновенность предлагает еще какую-нибудь тайну. А мне становилось скучно даже от воспоминания о Майе. Под ее «взъерошенным» знаком у меня прошел почти год, принесший мне и стране одни неприятности и потрясения. Как там говорил революционерам Столыпин? «Вам нужны великие потрясения. А мне нужна великая Россия!» Вот и мне. Мне нужна великая Украина…

В дверь постучали, потом она открылась и заглянул парень лет восемнадцати с блестящими от лака, безукоризненно приглаженными волосами. В черном костюме и остроносых модных туфлях.

– Господин президент! Чаю? Кофе? Капуччино? – В его лице появилась такая услужливость, что я не мог отказаться воспользоваться его рвением.

– Чай, – сказал я. – С лимоном и медом. Ты давно здесь?

– Первый день.

В душе шевельнулось какое-то человеческое чувство, и захотелось спросить его имя и узнать, что он делал раньше. Но я сдержал себя, ограничившись сдержанно-приветливым кивком.

Оставшись опять один, я открыл конверт. Вытащил две фотографии и записку. Положил перед собой. Два лица. Очень знакомых. Женщина и девочка.