Последняя любовь президента - Курков Андрей Юрьевич

– Что, сюда приходили? – обеспокоенно интересуюсь я.

– И сюда, и вообще по острову ходили, и полынью рядом еще одну вырубили во льду.

– А полынью зачем?

– Чтобы притворяться, что они тоже моржи, и за нами следить.

– И что, действительно они в полынье плавали?

– Сам не видел, – признается старик. – Но скорее всего нет. Потому что когда настоящие моржи купаются, то всегда оставляют по краям полыньи следы голых ступней. А вокруг их полыньи я только следы сапог видел.

Он привстает с кровати. Добавляет два полена в буржуйку. Смотрит задумчиво на мой кулек.

– Выпить, что ли, принес?

– Да, портвейн.

– Ну открывай, погреемся. А потом искупаться сходим!

После первого стакана портвейна мне становится теплее, и я снимаю свою гэдээровскую шубу. Давид Исаакович как сидел в безрукавке, сработанной из старого ватника, поверх синего свитера, так и сидит.

За окошком землянки темнеет. Старик смотрит на часы.

– Отец Василий подойти обещал, – говорит он.

И по голосу слышно, что соскучился он по гостям. И мне он рад искренне, и отцу Василию, если тот действительно придет, будет рад еще больше.

Через полчасика мы допиваем портвейн, и именно в этот момент за окошком слышен хруст снега и почти сразу стук в двери.

Отцу Василию, а это был именно он, Давид Исаакович рассказывает взволнованно то же, что и мне: кагебисты прорубили рядом вторую полынью и наверняка будут за ними оттуда, из полыньи, следить.

– А ну пойдем посмотрим на этих нехристей! – басит отец Василий, доставая из своей спортивной куртки зеленое махровое полотенце.

Он тут же раздевается догола, обматывает полотенце вокруг бедер и босиком выходит из землянки. Давид Исаакович мешкает с минуту, но потом, словно набравшись решительности, тоже вытаскивает из какого-то закутка старое вафельное полотенце и машет мне призывно рукой. Мол, пошли.

На берегу дует ветер, и поэтому кажется, что зима еще в самом разгаре. Это в городе уже сосульки падают на прохожих, капель звенит, лужи блестят на месте гололеда. А здесь, откуда и город-то виден отлично, похожий на киевский торт, здесь все минус десять и ни одного проблеска приближающейся весны.

Я смотрю на вторую полынью, которая так обеспокоила старика. До нее метров пятьдесят. Ее вырубили ниже по течению, и мне трудно представить, чтобы кто-то, бултыхаясь в той полынье, мог слышать, о чем говорят в этой, нашей.

Но с Давидом Исааковичем спорить глупо. Он жизнь так хорошо знает, что просто не может оказаться не прав.

Отец Василий, оставив на льду зеленое полотенце, бросается в воду. Сразу кряхтит на все окрестности, руками машет. Кричит:

– Ох, хорошо!

Давид Исаакович раздевается. Я тоже.

И вот мы все вместе, втроем, в обжигающей холодом воде.

– Ну как? – спрашивает меня отец Василий.

– Отлично! – бодро обманываю я.

На самом деле мне страшно холодно, но не признаваться же в этом двум настоящим мужикам!

Отец Василий глядит в сторону второй полыньи, и на его крупном лице прочитывается раздумье.

– Нет, – говорит он. – Если б они хотели за нами следить, то поближе бы лед пробили. Не идиоты же они.

Старик тоже смотрит туда. Потом поворачивает голову к отцу Василию.

– Им слушать незачем. Они по губам читать могут.

– Ну, по моим много не прочтешь, – усмехается батюшка.

Я смотрю на его губы и вижу: действительно, они толстые и едва шевелятся, когда он разговаривает. Вот интересно-то!

А течение обмывает холодом мое тело, и, странное дело, во мне что-то просыпается. Какое-то особое чувство. Особая дерзость, что ли. Наверно, от разговоров о КГБ и слежке.

Я присматриваюсь снова ко второй полынье. Самоуверенность взбухает во мне, как нарыв. Набрав воздуха, я ныряю под воду, и тут же течение несет меня подо льдом туда, ко второй полынье.

Я смотрю широко открытыми глазами снизу на лед. В глаза льется холод, резкий металлический холод. Кажется, я уже несколько минут плыву подо льдом, но второй полыньи нет. В мысли закрадывается страх. Неужели течение пронесло меня мимо! Вот глупость какая!

Но не успевает страх укорениться в мыслях, как надо мной резко открывается большое светлое пятно. Я, сделав рывок руками, вылетаю почти по грудь из холодной воды, пробивая головой тонкую ледяную корку. Руки сразу на край полыньи – чтобы не понесло течением дальше.