Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

И тут – вбежали, и не тихим докладыванием, а закричали с порога:

– Финляндский полк в полном вооружении пришёл на Мариинскую площадь – и стал!

Как? что? кто? Кто его вызывал? кто посылал? Революция? Контрреволюция?

– Товарищи, кто его посылал? Кто распорядился?

Никто его не посылал. Никто не распорядился.

И большевики выражали честное удивление, – хотя и рады.

Вооружённый народ – вышел сам?!

Арестуют сейчас правительство? Что это будет? Какой скандал!

Звонить! Предупредить! Бежать! Посылать!

Посылать на площадь и отговаривать солдат. Кого? – ну первого Скобелева конечно, а там другие догонят.

Заседание Исполнительного Комитета развалилось, так и не приняв постановления.

А левое меньшинство – большевики, Кротовский, Александрович, Гиммер, – перемигнувшись, перешли в отдельную комнату.

Народное выступление? Мы – должны быть на высоте и наготове. Если оппортунистический ИК не скажет настоящего слова, то скажем его мы!

Но, по Каменеву, всё – академически неизбежно: классовое буржуазное правительство и не может проводить не антинародную политику. А народную – будем проводить мы, когда будет у нас пролетарская власть. Но тому ещё не пришло время.

И это было, конечно, абсолютно правильно.

Но – чего-то большего хотелось Гиммеру. Просто тезиса, что правительство ведёт политику захватов, и народ лишает его своей поддержки, – мало!

Хотелось – революционной бури, изумительной по силе и красоте!!!

54

Нелегко было устроить правительство без традиций, без опыта, без аппарата – но Владимир Набоков за минувшие полтора месяца всё же устроил. Не стало прежнего хаоса – заседаний на пустом месте без подготовки. Подобрался секретариат. Наладилось нормальное составленье и движенье бумаг, проектов решений: был твёрдый порядок заседаний и благодаря подготовке успевали и обсудить и решить много вопросов. Несколько комиссий из учёных законоведов тщательно готовили материалы, выводили заключения, и особенно во всём, что касалось Учредительного Собрания. Пытался Набоков дисциплинировать и самих министров, но тут он не был успешен: не мог добиться определённых часов заседаний, а какой бы час и ни назначили, всегда начиналось с опозданием, не было сбора министров, всегда аккуратные были самые серые – Мануйлов, Годнев, Щепкин, да сам князь Львов, а другие зачастили быть в разъездах, вместо них приходили заместители. Из заместителей Набоков тоже сформировал для второстепенных вопросов и вермишели работоспособный второй кабинет, во главе с профессором Гриммом. Юридическим совещанием руководил неутомимый, при своей физической хилости, алмазного ума Кокошкин, – и вот на этих днях совещание закончило разработку „перечня важнейших вопросов” к составлению избирательного закона – теперь осталось собрать мнения по вопросам и составлять сам закон.

Немало законов высыпало за это время правительство. Правда, крупных за последний месяц почти не было, только вот позавчера опубликовали постановление о свободе союзов и собраний (но – невиданный демократический размах, действительно уже свобода: только не на рельсовых путях и только не против уголовных законов, а открывается союз произвольно, а закрыть почти невозможно). Да ещё забрали удельные земли в казённую собственность и признали действующими все законы, утверждённые царским правительством по 87-й статье, без Думы (теперь оценили пользу этой статьи). Может быть, ещё шли за крупные законы уточнения к запрету продажи крепких напитков и ограничения в продаже денатурата. Или мужественный отказ обнаглевшему финляндскому сенату в расширении его прав. (Потому решились, что Финляндия отказывалась предоставить полные права евреям, и тем подорвала свои позиции, иначе отказать им было бы невозможно.) А то тянулась череда уныло ничтожных законов, которые, однако, кроме Временного правительства кто же мог установить? – создание пенитенциарных курсов для подготовки новых служащих тюремной администрации; коллегиальное управление лазаретами; досрочный выпуск лесоводов из Лесного института и кары за неотъезд по назначению на службу; о регулировании производства пшена и гречневой крупы; упорядочение кавказских и крымских курортов к сезону; переименовка города Романова в Мурман установление всероссийского конкурса на сооружение в Петрограде памятника всем борцам-героям за свободу России… Можно было смеяться или прийти в отчаяние, – но кому же это поручить? и всё это тоже немаловажно. Крупным решением было объявление Займа Свободы, сразу после Пасхи, – и сразу же за тем стали волноваться, что он не будет иметь решающего успеха (уклончивость Совета, протесты многих социалистов), и стали готовить реформу (создать ещё одну комиссию) прямого и косвенного обложения: решиться на налог поимущественный? на промышленную сверхприбыль? Тут было сильное противодействие промышленных кругов, а на митингах требовали „ограничить аппетиты промышленников и торговцев!” Так государственный контроль экономики? это – трудней всего и осуществить. Пока, во всяком случае, невозможно было уложиться в бюджет, выработанный старой властью на 1917 год, – предстояло смело раздвинуть права правительства и выработать новый революционный бюджет.