Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

– Вот они где, винтовочки-то казённые! А у нас некомплект, и штаб не даёт. А кроме солдат – никто их не вправоте носить.

На тротуарах нарядная публика посильней затревожилась, кто бочком-бочком и прочь, от передряги подальше: кто хорошо одевается, тому беречь себя надо, а никак вот не научит их революция ни одеваться поплоше, ни в зубы брать папиросы простые. А другие, напротив, по любопытству ещё к краю, глядят, а наших серых шинелей стало как бы больше видать, и на мостовую сшагивают. Врач военный. Сестра милосердия.

Ближе. Самый большой щит впереди – „Долой Временное правительство!”, потом два рабочих друг другу руки жмут – „Да здравствует Интернационал!”. Потом – колонной по четыре, уж как там умеют держать – человек двести вооружённых, винтовки на ремне есть наши, есть австрийские, рабочие всех возрастов, а есть и юнцы. И красные повязки у всех на рукавах. За ними – оркестр, не разбери чего поймёшь, только тарелками бьёт свирепо, на каждом шагу. А потом уже – стадком, а в рядах взявшись за руки – безоружные рабочие, бабы в платочках и подростки. А боковое оцепление – прёт к самой панели, разгоняет публику, размахивает шашками, револьверами в руках, винтовками, просто отдельными штыками, а один и с кухонным ножом.

Штатская публика сильно напугалась, отвалилась, ноги утягивает. А которая не утекает – так всё одно ни шагом, ни пальцем.

А в колонне – ни одного солдата.

– Что ж это они и с ножиками кухонными? Прям' людей резать?

К подходу шествия ближе стоял бородатый ратник:

– Эй, не ведаете, что творите.

А на него матом – и замахнулись.

Идут. А дальше видать – „Долой Милюкова!”, „Война войне!” – и чёрное знамя, белыми буквами – „Пулемёт и булат…”, на ветру не прочтёшь, а дальше – опять вооружённая колонна человек сто, а потом опять невооружённая толпа под оцеплением – ишь ты, не сами ж расстановились, это кто-то их со смыслом ставил.

Так понятно стало: они идут – Временное правительство скидывать!

И уже близко был самый передний ряд – военный врач и крикни:

– Товарищи солдаты! Кому дорога родина и спасение её от срама – вперёд! Не допустим их! Образуемте цепь!

И вышел на середину мостовой, не молод уже.

И вольноопределяющийся кавалерист с георгиевским крестом вылетел за ним:

– Сюда! Сюда, ребята!

И сразу – выступили, выступили к ним, человек двадцать-тридцать, солдат разных полков, и офицеров, и юнкеров несколько. И Тимофей с Михаилом конечно. И та сестра милосердия. (Марков – не промах, уже узнал, что Женя её зовут.)

У офицеров, у юнкеров шашки на боку, кортик, – а солдаты все до одного безоружные, тяжела нам винтовка стала.

Но – и ещё подбегали солдаты с разных сторон, издалека, уже нас и с полсотни. Стали поперёк всей мостовой густой цепью. Не пропустим.

Из рабочей колонны слышится:

– Гучкова и Милюкова – в крепость!

– Да здравствует мир и братство народов!

А при солдатах публика панельная осмелела и кричат тем:

– Позор!… Предатели!… Изменники!

А из колонны им:

– Буржуи!… Провокаторы!

С панели:

– Да здравствует Временное правительство!

Боковой рабочий – винтовкой на них как тряхнёт:

– А вот чем ответим вашему правительству! Мы вас всех, буржуев, перестреляем.

А мальчик-рабочий тыкал им, кому придётся, браунингом, прямо в нос.

Одна дама:

– Лодыри! Солдаты на фронте кровь льют, а вы тут бастуете!

Из ряда кинулась работница – и сорвала с неё шляпу. Та завизжала.

Передние рабочие кричат цепи:

– Пропустите!

Не пропустим.

Пропустите! Не то будем стрелять!

Не пропустим! Спрячьте оружие и разойдитесь!

– Что, вы с буржуями съякшались? Кого защищаете?

– А не для того мы в окопах сидели!…

– Не для того свободу добывали!

Из публики объясняют:

– Мы тоже против Милюкова, но при чём тут Временное правительство?

Чего, в самом деле, они на правительство? Только установили – и сбрасывать?

Оркестр замолчал, а толпа ревёт, в тысячу глоток ревёт, а передние – так и попёрли на солдатскую цепь.

Схватились солдаты друг с дружкой и с офицерами крепко. Из разных полков, несознакомые, и командира нет, – а дружно держат.

А те – уже не ревут, а воют, и револьверами и прикладами на нас замахиваются, и обнажёнными саблями (но не бьют).

Ну, только тысячный напор полусотне не удержать.