Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

А как он поднимет флот! Да разве при нём в Кронштадте возможны будут какие-то беспорядки?

Но здесь во всех головах, и досадно что в исполкомовских, — создалось раздвоение, распадение. Ложное представление, что отныне военное и морское министерства должны быть разделены, коль скоро нет единого специалиста, а для торга нужно иметь больше портфелей.

И не только мыслили так в общем виде, но уже и конкретно предлагали в морского министра: то Колчака, а то даже, смех выговорить: Скобелева, дурачка.

Но уже несколько шагов для создания коалиции Керенский предпринял в Исполнительном Комитете, и вот этот ещё новый был ему неудобен. Да и плохое начало: самому просить у Исполкома себе пост. Пусть — просят они.

И сегодня утром мелькнула у Александра Фёдоровича гениальная идея: установил, с какого часа в Адмиралтействе заседает комиссия Савича (морская поливановская), — и в сопровождении своих двух офицеров-адъютантов (давно уже всё у него на военный лад!) — ринулся туда!

И — молненно по этим лестницам, залам, где отсиживался Хабалов в последние часы. И — клином, адъютанты за плечами, ворвался в заседание ошеломлённой комиссии (там и простые матросы сидят, на это он и рассчитывал):

— Товарищи! Временное Правительство сейчас пересоставляется. Я буду — военным министром. Выбираете ли вы меня — морским?

Раздались голоса, что — да... Да. Да!

— А если да — то пошлите сейчас делегацию в Исполнительный Комитет Совета рабочих депутатов и подтвердите ваш выбор!

И так это было отчеканено, так щедро был им предложен этот дар, — комиссия согласилась и начала выбор делегации.

А Александр Фёдорович уже покачивался спиной на подушках своего автомобиля.

Он вот в чём нуждался теперь: поспешить публично выразить свою программу — раньше всех, и даже пока правительство ещё не создано — и чтоб она завтра же была в газетах. Где-нибудь, где-нибудь выступить! — где бы? Никакого крупного заседания, митинга нигде не было сегодня. Опять в совещание фронтовых делегатов? — второй раз не годится. Но сообразил: при военном министерстве происходит соединённое заседание поливановской комиссии и комиссии по пересмотру военно-судебных уставов. Человек 70-80 наберётся. Отлично, вот там! Уже распорядился послать туда стенографисток, дал знать корреспондентам. И вот — уже поехал. Бурно встречен. И вот уже выступает с речью:

— Мне кажется, что в военной среде мне незачем объяснять, что не существует „русского фронта”, а только союзный. Германия, братаясь на нашем фронте, смогла остановить французское наступление. Так что, искренно стремясь приблизить мир, мы его отдалили. Мы усилили в Германии не демократические слои, а бюрократию. Германский министр иностранных дел сказал: „Россия вышла из международного оборота, мы с ней больше не считаемся.”

Стенографистки, корреспонденты строчили.

— Промедление часа — смерти подобно! Государство в опасности — в буквальном смысле! Мы имеем право не только просить, но требовать, чтобы каждый, кто считает себя русским, — горло дрожало от волнения, он никогда не говорил так, всегда о социализме, — каждый, кто считает себя русским, забыл бы о себе во имя государства! Все наши идеалы демократии сделаются сказкой, если мы сейчас не сумеем отстоять то, что получили. Такого свободного демократического строя, как сейчас в России, — не имеет ни одно государство мира. Но мы не можем выскочить на 200 лет вперёд всей Европы. И даже борьба классов немыслима, если нет той площади, на которой каждый может свободно развивать свои силы.

Вот это последнее — для большевиков, должны ж они услышать и очнуться! Тут и немного подправить свою неудачную речь о „рабах”, за которую так хвалит буржуазия и так упрекают товарищи:

— И вот мы должны устроить и закрепить эту территорию будущих внутренних, так сказать, военных действий. А иначе — мы все погибнем. Только наивные мечтатели могут думать, что слабая Россия получит больше, чем сильная.

Он потерял ощущение, перед какой узкой комиссией говорил, — он говорил передо всей Россией.

— Защищать то, что нам дали предки и что мы должны отдать потомкам, — это элементарная обязанность. Сейчас мы держим экзамен не только на мудрость, но на первобытную честность, чтобы будущие поколения не сказали, что в 1917 году в России жили люди, которые размотали, расточили наследство, не им принадлежащее, добытое потом и кровью.