Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

Чуть не угодил Пешехонов министром внутренних дел. Ну, обошлось министром продовольствия, — да разве продовольствие обособлено? а как выхватить его из других видов товарного снабжения? от фабричных производств? от транспорта? и во всё это быстро-быстро войти. Правда, облегчается тем, что Шингарёв эти месяцы двигался, в общем, в правильном направлении — на государственную монополию, к равномерному распределению продуктов по всей России, к подавлению всяких жадных торговцев, купцов, посредников, — только ещё недостаточно решительно. (Какой благословенный порядок испытаем мы все, когда устроим нашу жизнь вообще без торговцев!)

Но прежде всякого дела сегодня с утра Пешехонов с Черновым как два главных министра по крестьянству должны были ехать представляться на съезд крестьянских депутатов. И правильно: навсегда кончилось наше „хождение в народ” — вот сам народ пожаловал к нам.

И поехал Пешехонов опять в тот Народный дом на Кронверкском, который он недавно отстаивал от пулемётчиков. А там председательствующий Авксентьев ещё с 11 часов оперировал, избирал себе десяток товарищей председателя (кандидатуры подготовлены оргбюро, и в основном видные социалисты), десяток секретарей, комиссии, — к полудню приехали два министра, вышли на сцену под аплодисменты зала. (А депутаты плохо подъезжали.) И самоуверенный красавец Чернов, не сверяясь с коллегой, пошёл на трибуну первый. Одну длинную речь он уже вчера произнёс тут на открытии съезда — а сегодня, перед теми же слушателями, был неистощим и на новую:

— ... Всё, что старый строй считал человеческой пылью, поднялось под ветром негодования и гнева, а пустота, которую он устраивал вокруг себя, — свалилась на нас.

Думали, мол, ждать до Учредительного Собрания, но власть не оказалась цензовикам по плечам. И вот они вынуждены были обратиться за выручкой к Совету рабочих депутатов.

Сам звук голоса был природно красив, а ещё он выделывал им рулады:

— Если была бы возможность — организованная трудовая демократия и теперь предпочла бы отдалить момент вступления в правительство. И вот я ставлю перед вами вопрос: должны ли социалисты, которые пользуются вашим доверием, — должны ли мы взять в наши крепкие руки устроение российской жизни? Разумеется, все наши силы мы поставим на карту, на служение этому делу — устроить наследство, разорённое имение, которое до сих пор было романовской вотчиной, а теперь наша любимая дорогая родина. И если вы решите этот вопрос положительно — только тогда мы пойдём к власти.

И голос с места:

— Даём вам наше благословение!

Да только беда, что всё это декламация: вхождение в правительство решено на Исполкоме ещё четыре дня назад, и само правительство составлено окончательно сегодня ночью, и всей этой части красивой речи Чернов мог и не говорить. С озабоченностью присматривался Пешехонов к нему. Слава его в эсеровских кругах была огромна, а человек он был заграничный, да и очень литературный. Литературный, конечно, был и Пешехонов, но воспитан на зорком Глебе Успенском, на его книгах — „Земельные нужды деревни”, „Хлеб, свет и свобода”, а Чернов — на красных крыльях Интернационала и Циммервальда, — и как вот он сейчас практически вывернется с землёй? В те счастливые мечтательные годы все мы и даже наши лучшие умы, произнося „отчуждение земель”, „передача всей земли крестьянству”, — никто никогда, ни практики, ни теоретики, не подсчитали: а сколько же в России удобной земли, какая ещё не у крестьян? — и оказалось: всего-то четвёртая часть!.. А как её разделить, неравно разбросанную, между неравными жаждами краёв и губерний, — и сколько же достанется на едока? Только в самые последние месяцы стали смущённо не находить этой вожделенной земли, подбираться к ответу: „достанется на едока с гулькин нос”. И как раз сегодня даже „Известия” Совета, значит прямо для народного читателя, вынуждены опубликовать и этот расчёт и этот вывод: „У Учредительного Собрания не будет земельного запаса для того, чтобы наделить всех желающих по трудовой норме.” Напечатано! — но малограмотные миллионы ещё когда это прочтут и поймут? — а что тогда поднимется?

Так, стало быть, не столько предстоит делить землю, сколько хозяйничать иначе?

Пристально рассматривал Пешехонов тех в зале, кто был несомненно из крестьян или мог быть. Ведь вот они растекутся по России и, как всегда, Россия послушно пойдёт за столицей. Каким же неопробованным способом сейчас здесь завладеть их доверием, чтоб они понесли по стране не соблазнительную анархию, но поддержку правительственных мер? В этом зале замыкалось или не замыкалось одно из самых важных звеньев революции.