Девятый - Каменистый Артем

Конфидус ел молча, а вот после, когда подали чай с костра, решил устроить мне допрос:

– Скажите, Дан, а сколько вам лет?

Про прежнее тело я ответ знал – двадцать девять. Да только оно уже восемь дней как мертво – лежит сейчас в могиле, где-нибудь на не особо престижном кладбище, и подбираются к нему голодные беспозвоночные создания… От этой мысли слегка передернуло, и епископ, неправильно поняв гримасу, поспешно поднял руки:

– Да не надо говорить, если не хотите, – я просто из пустого любопытства интересуюсь.

– Просто молод я еще – возраст не тот, чтобы хвастать, – ушел от ответа дипломатично: ведь и сам не знал, сколько этому телу.

– Если в таком юном возрасте столького добились – значит, лукавите, есть чем похвалиться.

– И чего же я добился?

– Вы полноправный полуденный страж, раз самостоятельно странствуете по опоганенным землям, и за вами вон сколько людей пошло – небольшая армия. Простому юнцу вряд ли по силам удержать вместе варваров-бакайцев и иридиан.

– Как раз ничего сложного: и тем, и другим это выгодно. Будь на моем месте бобер на лыжах – без разницы: все бы за ним пошли.

– Не надо преуменьшать своих заслуг. Уж бакайцы вас точно уважают – хотя бы за то, что в бою против погани хорошо себя проявили.

– Подколоть бурдюка не сильно сложно – все так говорят.

– Ага, слыхал такое. А полностью эта поговорка звучит так: «Подколоть бурдюка несложно – гораздо сложнее найти прачку, которая после этого сможет штаны отстирать». В оригинале текст более груб и вульгарен – вы уж извините: сан не позволяет такое вслух произносить.

– Конфидус, вы, как я догадываюсь, не с рождения при еретиках. Зачем вас, неглупого человека, понесло в религию?

– Ради будущего… все ради будущего… Вы верите в будущее нашего мира?

– Вы что имеете в виду?

– О погани, разрастающейся будто плесень, и не видно этому остановки. О дикости, чья плесень растет еще быстрее. Наш мир медленно умирает – его пожирает гниль. На нашу жизнь его еще хватит, но вот что мы оставим внукам? Я не знаю… и не верю в хорошее… Не верю, что будущее появится само собой – за него надо побороться. А вы как думаете?

– Еще не задумывался, но точно знаю, что церковники вроде вас постоянно такое рассказывают: смерть идет, последние дни наступают, нравы падают, нечисть из углов выползает – покайтесь, пока не поздно, молитесь и не забывайте жертвовать на новый храм.

– Вы решили, что я вам проповедь читать собрался? Эх, молодость… Дан, я не о вере вовсе: я о том, что происходит здесь и сейчас. При желании мы можем свернуть с пути и осмотреть руины, что на карте обозначены, – еще три поколения назад там был цветущий город, а теперь лишь прах. Лес, звери – и ни одного человека. Даже погань отсюда ушла – завоевывать новые земли и жизни. В этом городе вы, возможно, увидите развалины величественных зданий: больше таких не возводят. Почему? Потеряны знания или просто уже не хотят тратить сил на бесполезную красоту. Знания и умение их применить – вот высшая ценность.

– И в чем заключается ценность? – с интересом уточнил я.

– Оглянитесь – эту землю люди потеряли. Почему? У них ведь были мечи и боевые топоры, воины в крепкой броне, стрелы с железными наконечниками. Почему же они не смогли защититься? Да потому что враг оказался сильнее. Мы слабеем, а они усиливаются. Чем дальше, тем будет хуже – что к ним от нас попало, то уже никогда не возвращается. Мы проиграем эту войну, если не изменим ее правил. Вы ведь видели наши огневые копья? Понравилось?

– Интересное оружие, но насчет понравилось – вряд ли: я едва не погиб.

– До совершенства огненному копью далеко, но это все же лучше, чем расстреливать карпиду из луков – бурдюку и тысячи зажигательных стрел может оказаться мало. Или как раньше: рубили ему шкуру секирами, опутывали лапы, накрывали сетями, кололи длинными рогатинами и прижигали раны смоляными факелами. А теперь один удачный удар – и тварь прекращает бой. А знаете, что самое забавное? Никто не хотел брать это новое оружие – все привыкли воевать по старинке, и новшества, да еще из рук еретиков, не принимали. Я тогда был грозой запада – младший сын, не имеющий прав на наследство, зато имеющий отряд лучших наемников в мире. Триста сорок пять бойцов нас было против орды – дни мрака… глубокий рейд погани. Город спасти могли лишь мы. Наниматель на коленях стоял, суля горы серебра, лишь бы мы не испугались – не покинули их на смерть. Зря уговаривал – мы были не из тех, кто нарушает слово. Нас боялись за буйство хмельное, за кровь на руках, за дочерей горожан, которых мы бесчестили по пьяни. Но кроме нас никто не мог их защитить. И мы защитили – отбили первый приступ. Погань зализывала раны, готовясь идти опять. Днем меня нашел иридианин и сказал, что наш наниматель ему отказал, и он без его ведома предлагает нам новое оружие против карпиды. Денег не просил – просто хотел спасти город. Нас оставалось семьдесят шесть на ногах – второй приступ отбить этого не хватало. Я был пьян и меланхоличен. Мне было все равно – убить этого еретика или попробовать его огненные копья в деле. Решил все же попробовать. Когда карпида снес баррикаду, поставленную в проломе после первого приступа, он замешкался – тогда погань еще не знала про новое оружие и позволяла себе не торопиться. Я вбил наконечник меж костяных пластин. Пламенем опалило волосы, но я не отступил – с хохотом смотрел, как перепуганная тварь пятится назад, жалостливо подвывая. А потом она застряла в проломе, и мы вбили в нее все копья, что дал нам еретик. Лишь одно сохранили – для важного дела. Она горела всю ночь, освещая спины отступающих детей тьмы и демов. И днем она продолжала гореть – весь город провоняла. Жаль, наниматель наш этого не видел – мы посадили его на последнее копье, будто на кол, до самого бойка. Он тоже сильно вонял, когда горел. И до того, как загорелся, тоже вонял – засмердел от страха еще до посадки на кол: мы припомнили ему всех наших, сложивших головы из-за того, что не было у них этих замечательных копий. Я потерял друзей, товарищей, брата и побратима. Ушел оттуда вместе с иридианином, и со мной шестеро друзей. С тех пор много чего произошло – из них лишь брат Аршубиус уцелел. От рождения у него было другое имя, но он взял себе другое – за старое могут четвертовать в дюжине королевств. Много за ним такого осталось, что не забывается с годами… да и за мной тоже… Простите, Дан, заговорился я.