Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

— Наш строй начинает страшным образом напоминать царский режим. Как тот уступал требованиям времени неохотно, по унциям, так и наш. И, кажется, все понимаем опасности, а плетёмся туда же.

Нельзя было понять, в каком это смысле: будет ли он голосовать за или против.

Шингарёв на заседании молчал: он был — объект рассмотрения. Но в перерывах, когда расходились по комнатам, Андрей Иванович сжимал голову, нервно ходил из угла в угол:

— Нет, это невозможно! В такую страшную для России минуту как же мы смеем отказываться от ответственности? умыть руки и отойти в сторону? Нет, моя совесть не позволяет мне следовать за Павлом Николаевичем.

Часы шли, солнце уже засвечивало слева по Неве. А всё такой же тревожный сухой ветер ходил по ней. Открывали большие форточки — холодно, закрывали.

Лысый, прищуренный за очёчками, методический и скучный Гессен построил речь на том, что общая политика партии Народной Свободы, как бы ни клеветали на неё, — не буржуазная, а внеклассовая, она всегда поддерживала основные народные требования о земле, о 8-часовом рабочем дне, а потому во многом совпадает с политикой социалистов, в одном объёме с ними признаёт гражданские и политические свободы, одинаково с ними относится к анархии, да и к пораженчеству: они вовсе не сплошь дефетисты, как утверждает Павел Николаевич. Расхождения у нас только с теми социалистами, которые отказываются от общего избирательного права в пользу диктатуры одного класса, что совершенно противоречит демократии.

— Конечно, — признался Иосиф Владимирович, — Россия сейчас управляется не демократией, а революционной олигархией, революционной аристократией. На народных собраниях теперь часто господствуют политическая ложь и политические интриги. А нам нужна демократическая закономерность. Но есть надежда, что нынешнее большинство Совета склоняется к закономерной демократии. Всё-таки государственное сознание у них быстро растёт.

Ему возразили: одна правящая каста ушла, а новая применяет те же приёмы.

За коалицию выступил и князь Дмитрий Иванович Шаховской, худой, поленобородый, с постоянно удивлёнными круглыми глазами. Он настаивал, что вступление левых в правительство — это приобретение, и очень важно, что они вступают как представители своих партий. Нельзя ждать Учредительного Собрания, надо пользоваться случаем, что создаётся коалиционное правительство по партийному принципу.

— Но можно ли установить такую власть на пороховом погребе? — усмехнулся Маклаков.

Кокошкин сидел больной, не выступал.

Но пошла череда ораторов — сплошь за коалицию: князь Павел Дмитриевич Долгоруков, Моисей Сергеевич Аджемов, Давид Давидович Гримм, Николай Михайлович Кишкин — а им только открывалось единое мнение кадетов-москвичей и кадетов-провинциалов: конечно за коалицию, она рисовалась им единственной и последней надеждой.

Да, признавал неистощимый комиссар Москвы: положение тревожное, но бывает тревога, ведущая к отчаянию, а бывает тревога, укрепляющая веру. Кишкин — верил.

Мануйлов считал, что все тревоги вознаградятся, если создастся правительство с полнотой власти.

Милюков сидел каменный. Он уже видел, что дело проиграно, — и даже с его упорством не повернуть их. Взращённая им головка партии уплывала из-под его руки. Личная обида так рано и беспомощно потерять свой прирождённый министерский пост — расширялась и дальше: это была утеря руководства партией.

Но ещё больше и ещё непоправимей: вот кадетская партия, партия российской духовной элиты, предавала те миллионы своих приверженцев по стране, которые только что громом негодования отозвались на петроградские уличные волнения. Столько сторонников! — и не опереться на них? и не попытаться бороться? Вялые, слабые души. И сердце хотело — уже не для победы — чтобы ещё кто-нибудь, выразительно и хлёстко, поддержал его точку зрения.

Теперь слово взял князь Евгений Николаевич Трубецкой — всегда яснолобый, но более устремлённый вглубь себя, а потому рассеянный. И вдруг:

— Павлу Николаевичу мы не можем сделать ни одного упрёка. Его линия поведения от начала до конца — наша. Потому и пришлось ему уйти от власти, что он был верен нашим заветам. Его отставка была безукоризненно правильна: не мог он оставаться министром, когда нарушены наши идеалы. Когда-нибудь народные массы поймут, что они были обмануты мнимыми народными друзьями, демагогами, которые утверждали, что проливы нужны для каких-то капиталистов. А мы — были правы, и не несём перед народом ответственности за измену народному делу. Милюков — спас честь своей партии.