Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

Например, племенной скот, который повсюду режут.

— Вы как хозяева отлично знаете, что отец сыновьям должен оставить лучшее, а не худшее наследство. Граждане! Свобода — это не только благо, но и обязанность. А на шею России навязывают новые долги: вся Россия занята исключительно содержанием армии. Подумайте, выгодно ли нам держать фронт в боевой готовности и сидеть сложа руки? Если бы наша армия захотела бы действительно помочь союзникам — война бы кончилась в один-два месяца. А мы её, граждане, затягиваем. Германцы что-то не принимают протянутую руку. А подумали вы, в каком положении стала бы Россия, если бы союзники от нас отвернулись? Я бы спросила всех присутствующих: кто знает такой секрет, или волшебство, или фокус, чтобы кончить эту войну не сражаясь, — и я поклонюсь ему в ноги. Но мы висим в воздухе три года, а если ещё год-другой, то совсем банкротами сделаемся. Нельзя же отдать 170 миллионов наших людей в угоду Вильгельму и Карлу!

Сильно хлопали, а старуха проплыла к столу президиума и уселась.

Но до дела — до дела было ещё далеко. Теперь объявил Маслов, что съезд нуждается и во втором почётном председателе — и таким будет вождь эсеровской партии Виктор Михайлович Чернов.

Вот он, соперник. Его — не на кресле внесли, но он значительным шагом вышел из-за кулис, где предусмотрительно хоронился до этой поры. Нет, не был это необузданный вождь террористической партии — это был 45-летний бонвиван, чуть с первой сединой, наслаждённый своей привлекательной наружностью, отличным костюмом, модными ботинками, свежейшим крахмалом вокруг шеи, каждым хитроотделанным волоском бородки (то ли лира, то ли перевёрнутое дубль-ве), и самой же причёски, где тоже была рассчитана каждая волнистость. Это наслаждение своим видом, голосом, поворотами головы, расположением пальцев на столе — Шингарёв заметил за ним ещё на заседаниях Контактной комиссии, едва Чернов только приехал из Европы. Но странно, что он не откинул этой манеры и перед аудиторией, которая считалась крестьянской.

И опять все встали, — а Чернов лениво-величественно выслушал аплодисменты, слегка покланиваясь, и в той же манере перешёл на трибуну. Голос его был такой же сочный, жизнелюбивый, как и весь вид:

— Товарищи! Двадцать лет назад мне, тогда ещё юноше, выпало счастье принять участие в первых попытках создать организацию российского трудового крестьянства для борьбы за его заветные думы.

Какую это организацию, где, кто о ней слышал? И будто была борьба с оружием в руках против заклятых врагов народа, и не с лёгким чувством обнажаешь оружие...

— Но теперь с великим облегчением можем сказать, что появилась возможность работать мирно, не проливая своей и чужой крови... И о тех бойцах героической Народной Воли, которые в то время, когда народ ещё спал, одни оставались зовущим примером для всего народа... Всех тех, кто не дожил до этого великого шага, когда мы достигли великого счастья дышать на свободной Руси свободным воздухом политической свободы, — мы должны вспомнить здесь со скорбью.

И был понят сигнал — и начали вставать, и все вставали и опять снимали шапки, на ком были (и Шингарёв тоже встал, со всем президиумом), и начали нестройным хором петь вечную память.

Ах, тоска! Грозно зависло живое дело — а тут... И крестьяне должны начинать с этих чужих им поминок.

А Чернов продолжал с видимым большим удовольствием:

— Когда первые борцы звали своим примером на борьбу с оружием в руках, — все мы верили, что увидим и мирный земледельческий народ с оружием в руках. И когда судьба вложила оружие в его руки — он произвёл такое возрождение в России, какое повергло в изумление другие народы.

И как закреплено кровью на улицах столицы братство солдат и рабочих, где их расстреливали протопоповские пулемёты. А теперь это братство ещё больше закрепится крестьянскими депутатами — и для всех, кто замышляет контрреволюцию, достаточно будет одного грозного вида этих трёх армий.

Да об этом ли?.. Как накормить страну? Вот с августа начнётся сев озимых — и не провалить его, как мы провалили яровой.

— Товарищи! Русская революция была для многих какой-то сказкой. Я приехал к вам из-за границы. Там этой сказке ещё недостаточно верят. Но если мы начали рассказывать такую хорошую сказку, то у нас появится охота и продолжать эту сказку. И мы расскажем сказку — сказку о земле, которая станет раскрепощённой. А когда мы скажем эту сказку — то за ней легко будет последовать и всем другим народам. И вот, товарищи, начав построение нового храма труда в светлой России...