Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

И сел.

Нет, не так сильно получилось. Чего-то — совсем не сказал.

Князь Львов — таким спокойно-елейным голосом, как будто ничего страшного тут ещё и произнесено не было — предложил Алексееву заключительное слово.

Косохмурый Алексеев поднялся совсем не тем, как первый раз. Может быть, это и план его был — заслониться Главнокомандующими? через то получил разгон, на который сам первый не решался?

Без напора говорил, но веско-торжественно:

— Главное — сказано. И это — правда. Армия — на краю гибели. Ещё шаг — она будет ввергнута в бездну. И увлечёт за собой Россию. И все её свободы. И возврата не будет. И виновны — все. За всё, что творилось эти два месяца. Мы — сделали всё возможное. Мы, — покосился, — верим Александру Фёдоровичу Керенскому, что он вложит все силы ума, влияния и характера, чтобы помочь нам. Но этого недостаточно. Должны помочь, — однако потупил глаза, — и те, кто разлагал. Те, кто издавал приказ №1, должны издать ряд новых приказов и разъяснений. В этих стенах можно говорить о чём угодно. Но до армии должен доходить только приказ министра и Главнокомандующего. И мешать этим лицам никто не должен.

Тишина советских была, пожалуй, самое удивительное. Неужели они сегодня всё-таки очнулись и поняли — что наделали, что на самом деле происходит? И заседание — не будет зря?

Алексеев даже задыхался:

— Если мы виноваты — предавайте нас суду. Но — не вмешивайтесь в наши распоряжения. А то — назначьте таких, которые будут делать перед вами одни реверансы. Если будет издана эта Декларация, то, как говорил генерал Гурко, все оставшиеся маленькие устои — рухнут.

Голос его стал жалобным:

— Не переварено и то, что дано за эти два месяца. В армейских уставах указаны и права и обязанности. А все новые распоряжения — только о правах. Если в ближайший месяц мы не оздоровеем, то... вспомните, что говорил генерал Гурко...

И, не в силах больше ни на слово, опустился в кресло больным.

Чёрный красивый Церетели, Гурко хорошо его помнил по Минску, поднял палец ко Львову, что хочет говорить. И поднялся во весь свой стройный рост. И что ж он найдётся сказать?

— Тут — нет никого, кто способствовал бы разложению армии, кто играл бы в руку Вильгельма.

Ещё ого как! Так они — действительно, не понимают?

— Все признают, что если у кого в настоящее время есть авторитет, то только у Совета.

В том и беда…

И без него, мол, было бы ещё хуже. Именно он спасает положение. Если генералы отвергнут политику Совета, то у них и вовсе не будет источника власти. А верный испытанный путь — единение с народными чаяниями.

С обалделыми от свободы солдатами.

— Если солдат поймёт, что вы не боретесь против демократии, то он поверит вам. Этим путём и можно спасти армию. Только один путь спасения: демократизация страны и армии.

Нет, они безнадёжны.

— Укрепляйте же доверие к Совету. А отказаться от лозунга „без аннексий и контрибуций” — нельзя. Боеспособность армии должна быть восстановлена не путём отказа от мирной политики.

Так что, вождь Совета не слышал, что тут говорилось?

Генерал Алексеев, однако, поспешил почувствовать себя виноватым:

— Не думайте, что пять генералов, которые говорили здесь, не присоединились к революции. Мы — искренно присоединились, и зовём вас к совместной работе. Мои слова звучали горечью, но не упрёком.

Ну, а теперь Скобелев. Вскинув голову, звонко, но иногда заикаясь:

— Мы пришли сюда не для того, чтобы слушать упрёки! Что происходит в армии — мы знаем! „Приказ №1” мы вынуждены были издать, чтобы лишить значения командный состав восставших войск, который не присоединился.

Ну — так всё и сказал. Откровенно.

— У нас была скрытая тревога, как отнесётся к революции фронт. Сегодня мы убедились, что основания для этого были. Командный состав и виноват, что армия за два месяца не уразумела произошедшего переворота. Когда нам говорят — прекратите революцию, мы должны ответить, что революция не может начинаться и прекращаться по приказу. Мы согласны с вами, что у нас есть власть и что мы сумели её заполучить. Но когда вы поймёте задачи революции — то получите её и вы.

Если так отвечать, если столько понял — то всё совещание впустую. Как, впрочем, Гурко и предвидел. На том и кончалось: что спасти — ничего нельзя.

Неужели теперь полезут отвечать и все другие? А ещё, говорил Алексеев, надо встречаться с Альбером Тома. И зачем приезжали?..