Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

Итак — всё завертелось. Теперь можно принять и представителей печати. Обвёл их счастливым взором (они не спускали с него восторженных):

— Сейчас время — дела, а не слов. Не стану отговариваться, что я ещё не познакомился с министерством. Программу я имею, надеюсь её выполнить, но не сейчас её объявлять, а когда выступят осязаемые результаты — тогда общество поймёт, для чего я пришёл в военное и морское министерство. Я ещё не был на фронте, но уверен, что, вернувшись оттуда, не буду разделять пессимистического взгляда командующих фронтами. Военный механизм должен действовать с точностью часов — вот моя задача. Безответственные влияния на армию не могут пустить глубоких корней — (это была его главная надежда!) — силу этих влияний преувеличивают. Я уверен, что вся страна придёт на помощь!

Отпустил корреспондентов — подносят проект наивного и сердечного воззвания, составленного фронтовыми делегатами (но грамотное перо уже подработало). А что? это тоже может пойти как Второй приказ министра:

„... Солдаты тыла! пополняйте наши редеющие ряды!.. Крестьяне, отцы и братья! дайте нам хлеба, а нашим лошадям овса и сена! Товарищи интеллигенты! несите свет знания в наши мрачные окопы!.. Граждане капиталисты! Будьте Миниными для своей родины, откройте свои сокровищницы и спешите нести свои деньги на нужды освобождённой России... Русские женщины! Гоните своим презрением всех уклоняющихся в тяжёлую годину...”

Отлично. „Прочесть во всех ротах, эскадронах, командах, кораблях. Подписал военный и морской министр.”

Но не задержишься и в довмине — ждут Керенского на общестуденческом митинге в пользу займа, перед разъездом студентов в провинцию, обещал Терещенке быть. Молниеносным автомобилем — туда, в институт путей сообщения. Неизбежные овации при входе. Терещенко заканчивает:

— ... Мы не хотим, чтобы русский народ оказался недостоин революции. Мы не позволим, чтобы наша родина шла к унижению. Недостаток дисциплины заменить революционным воодушевлением...

Так! И на трибуне — обожаемый военно-морской министр (приехал старик Рубанович из Парижа, говорит: во Франции все вас называют „русским Дантоном”):

— Как военный министр говорю от имени Армии. Товарищи студенты и курсистки! После 1905 года я, при всеобщем утомлении, был в числе тех, кто требовал наступления на старый режим! Было много людей, более юных, чем я, но с более старыми сердцами. А теперь появилось много людей старше меня, но с юными головами, и они увлеклись воздушными замками, и могут увлечь нашу родину в пропасть. Но — нельзя говорить всё, что вы думаете, а надо взвешивать каждое слово. Вспомним, как приняли на фронте наши слова о мире — что надо бросить оружие??.. Не забывайте о той глупой старухе, которая хотела стать морской царицей, а осталась у разбитого корыта. Не будет слов, какими нас заклеймить, если мы растратим на кутежи слов — достояние, оставленное нам предками. Перелом в русской революции отныне совершился. И мы пойдём к новой цели железными батальонами, скованными дисциплиной! Я зову вас к вере, без которой мёртв разум. Я — ближе к молодёжи и не оставил ваших рядов. Не верить в вас — значит не верить в Россию...

И сразу — на съезд крестьянских советов — и проникновенную речь к этим простым сердцам. И сразу — на митинг, созванный черноморской делегацией, этими замечательными патриотами. Овация при входе.

— ... Отныне Армия и Флот обязаны выполнить свой долг! Я взял на свои плечи непосильную задачу, высокую честь... Хотя я никогда не носил военного мундира, но я привык к железной дисциплине: у нас, в революционных партиях, были свои офицеры и солдаты...

Шаг по сухопутью — но и шаг во флот. Завтра же — в Адмиралтейство. Ну, конечно, овации, букет красных роз. (А между прочим, фешенебельно было бы занять квартиру Григоровича.) Снова — все чины, доклады начальников, дать руководящие указания — и в адмиралтейский манеж, где выстроить всех служащих.

— ... нужна железная дисциплина... Мы, как сильные, продиктуем врагу свою волю. На концах штыков и из медных горл пушек понесётся в мир весть о революционном народе!

И — облететь за один день все-все запасные батальоны Петрограда, как никогда не умел Корнилов и не догадывался Гучков. Везде выстраивать, принять рапорт, короткая вдохновляющая речь — и дальше. Сперва, конечно, к волынцам (не забыть пожать руку Кирпичникову):

— ... Я ныне принял управление военным и морским министерством, ибо страна находится в угрожающем положении.