Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

Потрясающая весть о расстрелах 9 января Пятого года в Петербурге — застала Троцкого в Женеве. Вот оно, вот оно, началось! Глухая и жгучая волна ударила в голову: пришёл Час! И — мой час. И — ни минуты больше не оставаться за границей, нельзя опоздать! И — кинулись в Россию, Наташа вперёд, сам за ней, сперва в Киев. (В Вене узнали об убийстве великого князя Сергея! — скорей! скорей!)

Приехали — а никакой революции нет. Опять всё забыла и простила рабская страна? Несотрясённый обычный быт, и приходится по-старому скрываться, по подложному паспорту отставного прапорщика, несколько недель переходил с квартиры на квартиру, — то у трусливого адвоката, то у профессора, то у либеральной вдовы, даже и в глазной лечебнице в качестве мнимого больного.

В Киеве познакомился с молодым энергичным инженером Красиным, членом большевицкого ЦК, — решительным, с административными Ухватками, с широким кругом знакомств и связей, каких у подпольщиков не бывает, выдающийся реализатор, у него и тайная типография и изготовление взрывчатых веществ, закупка оружия, — разве такие люди есть у меньшевиков? Нет, надо объединяться, — и Красин тоже так думал. А вот — писать прокламации не умеет, Троцкий писал ему, и печатали. Красин же дал явку и в Петербург, да какую великолепную: на территории Константиновского артиллерийского училища, у старого врача (даже вот какие сочувствуют нам)!

Но ни в марте, ни в апреле 1905 революция так и не началась... А Наташу на первомайском собрании в лесу арестовали. Рано приехали? Рано. Какой порыв сорван! И Лев перебрался в безопасную Финляндию. Тут наступила передышка: напряжённая литературная работа, но и лесные прогулки. С мая по октябрь жил в отелях, — и жадно пожирал газеты, даже изучал их, малейший признак, — когда же проглянет наше?

А больше никто из эмигрантов и не возвращался в Россию. За границей же предполагался объединительный съезд, — но состоялся только большевицкий, названный Третьим. Красин ехал туда, и Троцкий внушил ему свои последние разработки: из теории перманентной революции практически вытекает, что временное революционное правительство пролетариата должно быть создано не после победы вооружённого восстания, а в самом ходе восстания. Деятельному Красину это понравилось, и он на съезде высказал от себя такую поправку к ленинской резолюции — и Ленин не смог возразить, попался.

Такой уверенный в прежние годы, — с начала революционных событий Ленин ослабел, уверенность свою потерял. Вот, не торопился ехать в Россию, сидел в эмиграции — из избыточной осторожности или даже трусости?

А в Финляндии — величественные сосны, неподвижные озёра и вот уже осенняя прозрачность. Троцкий перебрался ещё глубже в леса, в одинокий пансион с названием „Покой”, по осени пустующий. Вот уже выпал и ранний снег. Писал, гулял. А газеты приносили вести о начале стачки в России, вот и всё шире, перебрасывается из одних городов в другие. И вдруг — всеобщая! Как шторм ударил в грудь! Это — уже Революция! Стремительно расплатился с пансионом, заказал лошадь до станции — и уже летел навстречу, срывая пену с океанских валов. Всеобщая стихийная стачка, какой ещё не видел мир! — это и есть восстание пролетариата!

И в тот же вечер уже выступал в актовом зале Политехнического института. Революция — родная стихия, какой он жаждал всегда. Он знал, что создан только и именно для неё, без него — она и произойти не может! Он уверенно двигался в огромности событий — и кажется ясно предвидел завтрашний день. Он — вовремя оказался тут, как политический учитель рабочих масс, и легко принимал решения под огнём. Тут без него завязался внепартийный выборный от заводов рабочий совет — Троцкий мгновенно подхватил этот „Совет рабочих депутатов”. Тут же — струсивший царь выпустил манифест 17 октября. А 18-го Троцкий с балкона университета на Васильевском острове — рвал царский манифест и пускал его клочья по ветру: это — западня! это — лишь полупобеда, она ненадёжна! не примиряйтесь и не верьте царизму!

Не либеральная оппозиция, не крестьянское восстание, не интеллигентский террор, — нет, рабочая стачка впервые поставила царизм на колени! Теория перманентной революции вот уже выдержала первое большое испытание: перед пролетариатом открывается самому провести революцию и уже сейчас брать власть!

И Троцкий кинулся в руководство Советом. И одновременно писал, писал — сразу в три газеты. (Жил под одной фамилией, в Совете на всякий случай выступал под другой, а уж писал под третьей, как Троцкий.) Тут — приехал и Парвус, присоединился к руководству Совета (но он — не вождь!), с ним вместе забрали в руки маленькую „Русскую газету”, нашли деньги, подкинули её тираж выше 100 тысяч. Тут меньшевики задумали, в подражание левой Марксовой „Новой рейнской газете”, выпускать „Начало”, — успевал обильно писать и у них. (Приехал и Мартов, вёл газету, — но то ли в неврастении, в психической усталости, каждое событие повергало его в растерянность, — нет, и он не вождь.) И ещё Совет выпускал свои „Известия”, — писал Троцкий и там. И ещё успевал писать — воззвания, манифесты, резолюции... вертелся в водовороте, и сам же его создавал, — родная мятежная стихия!