Осенние визиты - Лукьяненко Сергей Васильевич

Скицын молчал, глядя на него. Тихо сказал:

— Ты ведешь себя так, словно на днях тебе явился ангел. И возвестил, что Господь уходит в отпуск, и поручает тебе присматривать за человечеством.

— Если даже и так, что в этом трагичного?

— Ничего. Просто учти, что пинки придется отвешивать и по моей внушительной заднице. Мне очень не нравится, когда меня ведут к светлому будущему.

Визитер кивнул:

— Это меня и смущает. «Что такое счастье — каждый из них понимал по-своему…» Пойду я, Степан.

— Я провожу тебя до остановки, — Скицын отвел взгляд. — Если ты решительно не хочешь продолжить посиделку.

— Мне надо кое-что написать. Извини.

Ему казалось — или Визитеры уже успели так нагадить в городе? Ярослав ехал в полупустом вагоне метро, сквозь тяжесть опьянения всматриваясь в лица. Люди казались напуганными. Потерявшими не то что «уверенность в завтрашнем дне», а просто веру в следующий час.

Зарову хотелось узнать, чем закончилась схватка. Хотелось услышать ехидный комментарий Славы — и провалиться в сон. Хорошо они посидели, что ни говори. Особенно, после того как к Тиме ввалились Птицын — с криком «где мой любимый писатель?» и Володин, молча ткнувший его под ребра и ласково сообщивший — «а, приехал, монстр…»

Хороший был вечер. С перемыванием косточек десятку его коллег, обсуждением слепцов-издателей и придурков-книгопродавцов… из числа которых деликатно были исключены присутствующие.

…Ярослав вышел из метро около полуночи. Не самое полезное для здоровья время. Он пристроился к маленькой группке людей, шедших в нужном направлении, и прошел с ними почти до самого дома. Нырнул в тускло освещенный подъезд, быстро поднялся по лестнице, отпер дверь.

Глупо все-таки было бы получить по затылку от какого-нибудь обкуренного юнца.

Горел свет. По всей квартире. В прихожей, в кухне, в комнатах.

Было очень тихо. Он захлопнул дверь, шагнул.

— Слава!

Тишина.

Заров, не раздеваясь, прошел в комнату. Никого. Мелко исписанный лист бумаги на столе, придавленный плейером. Рядом — револьвер.

Ярослав сел у стола. Опьянение пропало, словно он сунул голову под ледяную воду. Он взял листок, где его почерком были написаны чужие слова.

«Ярик!

Наверное, мы оба знали, что это случится.

Правда?

Ведь ты не удивлен, парень. Ты — это я. Но, к счастью твоему, ты живешь первый и единственный раз. Когда-нибудь, если есть еще что-то впереди, я вернусь, уже с частью тебя в душе. И все-таки не обольщайся.

Ты — живешь лишь раз.

Это всегда трудно — уходить. И мало кто из нас, Визитеров, на это способен.»

Ярослав вытянул из пачки сигарету, закурил, не отрывая взгляда от бумаги.

«Время, Ярик. Время. Оно не любит тех, кто умеет смотреть в завтра. И все же нуждается в нас. Так повелось. Время — великий предатель. Время — великий обманщик.

Первый раз получилось, что мы не нужны ему.

Когда и где это случилось, Ярик? Я не знаю ответа. Я боюсь его. Чем стал твой век — если он не дает надежды?

Я редко был совсем уж плохим, Ярик. Нет, конечно, были Визиты — о которых тебе лучше не знать. Которые я сам боюсь вспомнить.

Время — предатель, время выбирает наши судьбы…

И все же, поверь, я не самый плохой из пришедших в этот раз.

Хотя бы потому, что выхожу из игры.

Не говори мне — предатель. Я просто устал. Я просто ни во что больше не верю. Я слишком ярко представил то, что уже не случится.

Не хочу лгать себе самому.

Моя — наша — победа стала бы кошмаром. Творить — да, это всегда был риск. Не привычное добро, а шаг за очерченные рамки. И очень часто я был чужим, преждевременным, странным. Говорил о том, что было ненужным. Несвоевременность — клеймо творчества, его мотив. Но, по крайней мере, я верил в себя. И, приходя в следующий раз, узнавал — мир принял меня, прошлого.

В этот раз — все не так. В этот век — все не так. Третий Визит в двадцатом столетии — и я не рискну назвать тебе имена. Почему так случилось, почему все поменялось местами, доброта стала подлой, а творчество — лживым? Лишь Тьма неизменна… но мы уже слишком близки к ней… Не знаю, не знаю. Слишком торопливый век, слишком много боли. Слишком велико искушение — простых решений и быстрых побед. Мы вросли в это время, в его боль и отчаянье. Нам не убедить никого в добре — если его нет в нас.

Ты не пропадешь, если проявишь хоть капельку приспособляемости. Без меня ты — не угроза иным Посланникам. Наоборот — возможный союзник. Выбери того, кто победит, и служи ему. Даже если ты выберешь Тьму — она опустится так постепенно, что мир успеет привыкнуть. А ты станешь ее придворным певцом, Ярик. Такая уж наша судьба — продаваться.

Не привыкать.

Прощай.»

Подписи не было. Ничего больше не было.

Ярослав затушил о стол сигарету, взял плейер, одел дугу наушников. Включил перемотку — назад. Тихо сказал:

— Да нет, ты не предатель, Слава…

Он знал куда идти, но это было так мучительно больно. Так безнадежно. Так одиноко.

Что случилось с тобой, Визитер, в этот день? Что сказал тебе Степан, что произошло на ВВЦ, что увидел ты по дороге? Какая боль отразилась в твоей душе — если она есть… была, у тебя…

КАК ТЫ ПИШЕШЬ? Я ВРУ…

Нет, сейчас он видит его. Сидящего за столом. Фальшиво насвистывающего мелодию. Аккуратно дописывающего письмо, секунду колеблющегося, стоит ли ставить подпись… но, наверное, слишком много имен легло бы на бумагу, знакомых и давным-давно забытых, русских, английских, арабских, еврейских, китайских, ярлычки исчезнувших душ, древних прорывов за грань привычного…

Ярослав включил плейер.

Он вышел в коридор. Секунду помедлил у двери в ванную.

НЕТ, ТЫ НЕ ПРЕДАТЕЛЬ…

Здесь тоже горел свет. Яркий и чистый.

Веревку Визитер завязал на водопроводной трубе. Вначале, наверное, узел был под самым потолком, но под тяжестью тела сполз, сдирая чешуйки отслоившийся краски. Теперь Визитер полусидел на коленях, привалившись лбом к стене. Одна рука безвольно свисала, вторая цеплялась за перехватившую шею петлю. Словно в последний миг Посланник Творчества передумал…

— Ты не предатель, — повторил Ярослав. — Ты просто трус… ты всегда был трусом. Напористым, шумным, энергичным трусом.