Осенние визиты - Лукьяненко Сергей Васильевич

— Ты не предатель, — повторил Ярослав. — Ты просто трус… ты всегда был трусом. Напористым, шумным, энергичным трусом.

Нож он взял на кухне. Острый, старательно заточенный кем-то из прежних жильцов. Веревка подалась сразу, разорвавшись, едва он сделал надрез. Тело осело на пол. Глаза Визитера были открыты — словно он до конца всматривался… куда? И он улыбался. Насмешливо и торжествующе.

— Трус, — повторил Ярослав. — Трус.

Лужица на полу была совсем крошечной, Визитер, наверняка помочился, прежде чем встать на край ванны и надеть петлю. Он же не дурак, Посланник Творчества. Ему доводилось видеть самоубийц. Он старался доставить ему минимум проблем.

Вскрыть вены в теплой ванне было бы куда приятнее… но, бесспорно, гораздо грязнее.

Ярослав присел на корточки, тронул лицо. Еще теплое. Он чуть-чуть опоздал.

— Ты понимаешь, — сказал он, — это ведь не выход. Никогда выходом не было. Ничего не решало. Ты говоришь — время… время виновато… но ведь и ты сделал его таким…

Голос певца заглушал все. Словно Заров говорил в пустоту, в ватное облако. Ярослав стянул наушники, положил играющий плейер на тело.

— Это — тоже твоя работа, Визитер, — сказал он. — Надо было очень постараться, чтобы смерть стала песней… Говорить, что мир плох, а мы грязь — это так легко и так верно. Но раньше ты не искал красоты в смерти. Не искал спасения в тупиках.

Визитер улыбался, глядя сквозь него. Он ускользнул от упреков и споров. Он оставил его искать выход в одиночку.

Указав один из путей.

— Нет… — сказал Ярослав. — Все-таки нет.

В прихожей коротко пропел звонок.

— Коммандос, — Визирь шагал по кабинету, заложив левую руку за спину, говорил коротко, отрывисто, словно лаял. — Рэмбо… Товарищ Хайретдинов доверил тебе операцию, которая переломила бы баланс сил. В нашу пользу.

Шедченко казалось, что мир вокруг плывет.

Реально ли происходящее?

Старые стены, старая мебель, все вокруг — как декорации о фильме военных лет.

— Что следовало делать товарищу Шедченко в данной ситуации? — Хайретдинов достал из кармана портсигар, вынул папиросу.

Николай даже не удивился. «Герцеговина Флор»…

— Товарищу Шедченко следовало сосредоточиться на главном противнике. Убийце. Отсечь его огнем. Приказать Печкину подобраться к нему ближе…

— Рашид Гулямович… — Семен поднялся с дивана. Парень держал руки по швам, лицо его слегка побледнело. — Это же не обязанность телохранителя…

— Сидите. Сидите, товарищ Печкин. С вами разговор особый.

Глаза Семена словно покрылись стеклом. Он медленно опустился на диван.

— Однако, — Визирь закурил, — товарищ Шедченко предпочел выстрелить в девушку. Перешагнуть через свои заблуждения — это похвально. Но. Она ли была в тот момент непосредственной угрозой?

— Она что-то сделала со стариком, Рашид.

Визирь вскинул голову, цепко оглядывая Николая.

— И чем же это угрожало нам? Да, если бы Визард оценил обстановку, признал заблуждения, стал на нашу сторону, имело бы смысл его защитить. Но ведь этого не произошло. Правильно я говорю, товарищ Шедченко?

Николай кивнул. Все правильно. Луна сделана из зеленого сыра, а Земля слеплена из манной каши. На дворе — сорок первый год, и танки Гудериана рвутся к Москве. Сейчас Хайретдинов качнет головой и скажет: «Лаврентий Павлович, обратите внимание…» В углу слепо блеснет пенсне…

— Николай Иванович, как можно совершать подобные промахи?

— Я не допускал и мысли, что ей не страшны пули.

— Должны были допускать! Обязаны были допускать! Все! И что она умеет летать, и что ваши пули — из навоза слеплены.

Хайретдинов вздохнул, сел за письменный стол. Спросил:

— Что прикажите делать товарищу Хайретдинову? Лично отправиться в погоню?

— Я кровью искуплю свою вину…

Он ли это сказал? Черт возьми? Он никогда не оглядывался на начальство — потому и сидел в полковниках, а не стал очередным украинским генералом. Откуда, из каких глубин, всплыли слова? Полстолетия — это не время? Поколения — это не дистанция? Он ли здесь стоит — или его вояка-дед, до самой смерти гордившийся, что видел товарища Сталина?

Хайретдинов потер лицо. Непонимающе посмотрел на свою левую руку. Потряс головой.

— Ладно, чушь, — изменившимся тоном сказал он. — Поздно теперь разбор полетов проводить… Семен!

Печкин вскочил. По-прежнему навытяжку, и в глазах — стекло…

— Идите, отдыхайте… Вы сделали все, что могли. Я вами горжусь.

Семен раскрыл рот — словно собирался что-то гаркнуть. «Служу трудовому народу», например… Шедченко скривился — только не это.

— Отставить, — резко сказал Хайретдинов. — О случившемся — никому ни слова. Идите, лейтенант.

— Он и впрямь лейтенант? — спросил Шедченко, когда Печкин вышел.

— А вы не знали? Полководец… Да. Выперли из армии по сокращению, только год парень прослужил.

Хайретдинов опустил голову, повел челюстью, описав тлеющей папиросой круг.

— Что делать будем, Коля?

— Вам решать…

— Понимаю, что мне, — Хайретдинов не поднимал глаз.

— Что вы с парнем-то сделали?

Хайретдинов поморщился. Неохотно сказал:

— Сломал я его. Случайно. Это легко происходит с военными. Стоит им лишь почувствовать — Власть.

— Вы и впрямь были… им, — прошептал Шедченко.

— Был. Не суди только, Коля. Товарища Сталина — легко осудить. А он хорошего хотел. Земля — сад, народ — советский, язык — русский. Жулье на лесоповале, честные работают, а потом на Черном море отдыхают… А, оставим… Наломал товарищ Сталин дров. С головешкой проблемы были… но Власть, Власть — знал!

Хайретдинов поднялся, подошел к Шедченко, коротко, резко велел:

— Забудь все, что говорил. Глупости это. Иное время, иные методы… Куда ты ранил суку?

— В бедро.

— Сколько времени у нее заняло исцеление?

— Секунд десять-двенадцать. Но это была не она, вторая девушка ее подняла на ноги.

— Ерунда. Посланница просто отразила в ней свою силу. Эх, как все усложняется…

— Как же ее убить?

— Побольше пуль всадить. На куски разнести. Или — лишить Силы, что всего надежнее.